9. Ветры востока и ветры запада
Было очевидно, что я должен сделать хоть что-то, чтобы
остановить процесс разложения, начавшийся, как это не парадоксально, с
единственной боевой операции, которую мы смогли увидеть на революционной
территории с момента нашего приезда. После того, как первыми кубинцами были
выражены намерения покинуть борьбу, подобные же высказывания последовали один
за другим. Ещё два товарища выразили желание вернуться на Кубу, - Ачири и Ханзини, один из них член Партии, - а
затем двое из новобранцев-медиков повторили те же требования; оба так же
принадлежали к Партии. С врачами я был менее жёстким и более язвительным; они, как
простые солдаты, отреагировали на сложившуюся ситуацию в более-менее
примитивной форме.
Отбор, проведённый на Кубе, не был достаточно хорош, - это
было очевидно, - однако очень трудно выстроить достойную селекцию в нынешних
условиях Кубинской Революции. Не следует полагаться только на биографию человека; да, факты прошлого требуют уважения, но последующие годы удобной и
комфортной жизни сильно меняют индивидуума. И потом, подавляющее большинство
стало революционерами только благодаря революции. До сих пор для меня является
загадкой, как осуществлять отбор такого типа ещё до крещения огнём; и думаю,
что работа должна проводиться учитывая то, что никто не будет окончательно
утверждён, пока не пойдёт испытание непосредственно в борьбе. Ибо реальность была
такова, что первое серьёзное препятствие провоцировало внутри их рядов заметное
разложение; некоторые товарищи пали духом и решили выйти из борьбы, в которую они
вступили, - подчёркиваю, вступили в добровольном порядке, - готовые даже
умереть в случае необходимости, окружённые поначалу ореолом отваги и охваченные
духом самопожертвования, энтузиазма, одним словом непобедимости.
Что обозначает фраза: До смерти, если потребуется! (Hasta la muerte, si es necesario!).
Ответ на этот вопрос связан с решением проблемы создания человека
завтрашнего дня.
Руандийцы тем временем творили невероятные вещи: помощник
Мунданди, по их словам, был ими же расстрелян; на самом деле, он был убит в
жесточайшей форме. Тысячи гипотез циркулируют вокруг этого происшествия.
Наименее положительная, - и я не хочу сказать, что она является истинной, -
гласит, что здесь возникла проблема табуированного отношения с женщинами перед
боем. В результате команданте Митчелл, солдат и крестьянин отправились в лучший мир. Обвинительный акт против этого командира заключался в том, что
он снабдил плохой «давой» своих товарищей, поэтому виновен в смерти двадцати их
них. Не было чётко объяснено, привела ли к смерти солдат непосредственно плохая
«дава», или она не дала им достаточной защиты, или же те действия, которые были
допущены во время её поиска вне лагеря (отношения с женщинами), свели на нет
часть её магических свойств.
Этот факт имел связь с другими одновременными событиями,
которые было бы хорошо понять: всё произошло после тяжёлого поражения, в
котором главным виновным являлся Мунданди, но расстрелян был почему-то другой; в момент, когда руандийцы практически подняли бунт против Кабилы и
высшего командования Освободительной Армии, решительно отказавшись от
проведения любой военной операции, и не только дезертировали, но и, оставшись в
своём лагере, заявляли, что пойдут в бой только после того, как увидят, что
конголезцы делают то же самое. Если бы Кабила прибыл на встречу с ними, ему бы
дали пищу без соли и чай без сахара, - то, что ели и пили они сами, - чтобы он
понял, какие жертвы они несут ради борьбы (понятно, что это не несло никакой
реальной угрозы, так как у Кабилы даже и в мыслях не было ехать в лагерь
руандийцев).
Конголезский комиссар, который присутствовал на фронте в
день казни, попытался вмешаться, но руандийцы просто перекрыли ему путь и
заставили уйти из лагеря. Этот комиссар, - Альфред, - выразил свою реакцию на
произошедшее следующим образом: или Мунданди будет расстрелян за убийство или
он должен выйти из борьбы.
Некоторые руандийцы, близкие к нам, которых мы приняли в
наше войско, скрепленное кубинской дисциплиной, подвергались нападкам и
принимались с враждебностью собственными соотечественниками, что предвещало
охлаждение отношений между нами или даже что похуже.
Я дискутировал с Масенго по поводу этих проблем, настаивая
на том, что, на мой взгляд, было фундаментальным принципом: если мы хотим
достичь успеха в борьбе, необходимо чтобы мы как можно больше интегрировались в
Освободительное Движение, превращаясь, в глазах конголезских солдат, в одних из
них. Вместо этого нас окружили руандийцами, которые не только были здесь
иностранцами, но и очень ревниво сохраняли свой статус. Не меняя эту ситуацию,
мы были приговорены оставаться в положении вечных приезжих. В ответ Масенго разрешил,
чтобы некоторые из наших людей отправились к Калихто, чтобы помочь в исполнении
его задач, что и было сделано немедленно.
Мойе было поручено организовать новые акции с добровольцами,
которых он мог бы найти, но при условии, что отряд будет смешанным; то есть с одинаковым
количеством кубинцев и руандийцев. Мы обсудили с Мбили метод организации
засады; моей целью было обучить новобранцев минимальному искусству войны такого
типа, и поэтому, в виде дебюта, решено было атаковать только один автомобиль.
Это должно было быть сделано на дороге, которая вела из
Фронта Форс в Альбервиль, в зоне, ранее изученной Ази, где были условия для
размещения групп преследования или даже целой колонны, поскольку здесь
имелись дремучие леса, расположенные на склонах гор, хотя необходимо было ещё
организовать систему снабжения продовольствием.
Али приехал с Фронта Кабимбы и сообщил следующее: в ходе разведывательного
рейда были обнаружены четверо полицейских, получивших задание сжечь лес на
близлежащих склонах, что должно было облегчить видимость для врага. Были
схвачены трое из них, а четвёртый убит. Из 20 конголезцев, которые были с Али в
начале акции, 16 бежали; из четверых полицейских только один был вооружён; он то
и был убит. И на этом фронте боевой дух и боевая готовность войск были ничем не
лучше, нежели на Фронте Форс или Фронте Калихте .
Теперь руководителем базы Фронта Форс являлся капитан Закариас,
который вместе с Мбили спустился в долину, чтобы осуществить акцию; сам
Мунданди отправился на базу близ озера, окружённый большим количеством
соотечественников. Его внешность казалась угрожающей, но на самом деле он очень
боялся и хотел обеспечить себе безопасный проход в Кигому для того, чтобы
поговорить с Кабилой. Вскоре после он заболел (реально заболел) и взял обычный для
здешних мест месячный отпуск в компании со своими верными товарищами.
Мунданди посетил меня, представ передо мной почти смиренным.
Сначала мы говорили об общих проблемах провальной атаки, а после вернулись к
конкретной теме случившегося убийства.
Он объяснил смерти этих товарищей в следующей манере:
команданте Митчелл, уверенный в дружбе некоторых местных жителей, посвятил их в
тайну атаки; среди них был один шпион, который передал информацию вражеской
армии. Когда его товарищи узнали об этом, он (Мунданди) должен был расстрелять
команданте. Поначалу он не согласился, но на общем совете оказался в
меньшинстве и был вынужден исполнить решение большинства перед угрозой выхода
многих бойцов из борьбы.
Я проанализировал с ним некоторые аспекты случившегося: во-первых,
предательство, даже если бы оно имело место быть, не являлось источником поражения;
подлинные причины проигрыша заключаются в той форме, в которой была
осуществлена атака, в отсутствии руководства и самой концепции атаки. Конечно,
я не мог избежать обвинения, которое могло быть предъявлено и нам за действия
Инне. Приводя примеры из нашей революционной войны в Сьерра-Маэстре, я
объяснил, что является крайне негативным факт зависимости командира от решений солдатских советов в случаях, вроде вышеприведённого, и что, в конце концов,
революционная демократия не осуществляется в деле управления армиями. Нигде и
никогда. Там же, где это пытаются делать, неизменно происходят поражения. Наконец,
то, что команданте, член Освободительной Армии Конго, мог быть расстрелян безо всяких санкций Генерального Штаба, не говоря уже об отсутствии элементарного
суда над ним, демонстрирует огромную недисциплинированность, полное отсутствие
центральной власти. Мы все должны содействовать тому, чтобы подобные вещи не
повторялись в будущем.
Когда я рассказал Масенго о беседе с Мунданди, он ответил,
что при нём тот говорил совершенно иное, и что со мной он не был искренним,
потому что, на самом деле, именно суеверия вызвали драму в руандийском лагере.
Он встретился с Мунданди на совещании командующих различных
зон для обсуждения согласованных действий некоторых групп; там присутствовал
сам Мунданди, заместитель Калихте капитан Салуму, оперативный руководитель зоны
Физи товарищ Ламбер и несколько помощников.
Масенго, попавший в сети отсутствия единого командования, не
мог выйти из тупика, где единственным вариантом было признать недостатки и
сказать: «Теперь я здесь командую». Но он не сказал этого. Решение, которое он
выдвинул, заключалось в сохранении независимости действий фронтов, и
рекомендации, чтобы в будущем не происходили инциденты, подобные обсуждавшимся
выше, что оставило проблему без решения и пошло против моего совета о
необходимости формирования единого фронта под сильным руководством.
Меры принимались с обязательной демонстрацией силы, но
затем, на практике, энтузиазм затухал. К
примеру, Масенго имел список оружия, выданного различным фронтам, и никогда эта
цифра не совпадала с информацией, предоставленной самими командующими фронтов.
Никто не сомневался, что это оружие было доставлено на самом деле, но большая
часть его пропадала во всепоглощающем болоте, которым эти фронты являлись. Была
создана комиссия для возвращения оружия, принадлежащего дезертирам, которые в
изобилии шлялись по всему региону. Они оставляли позиции, унося личное оружие,
а после начинали «просить милостыню», используя в качестве аргумента убеждения
винтовку. Говорилось даже о том, чтобы арестовывать родителей каждого такого субъекта,
в случае если не удавалось арестовать его самого. Но, в конечном счёте, не было
ни арестованных дезертиров, ни возвращённого оружия, и, насколько мне известно,
ни одного посаженного в тюрьму крестьянского отца.
Я выразил своё намерение уехать в течение следующих дней на
фронт, вызвав отрицательную реакцию Масенго, который продолжал повторять дутые
доводы о моей личной безопасности. Атаковав его в лоб, я спросил, имеет ли он
какие-нибудь сомнения насчёт меня, поскольку высказанные причины не являются
вескими. Я потребовал, чтобы он был более откровенен: если он имеет
что-то против меня, пусть говорит. Удар был достаточно прямой, и он отступил: мы договорились, что через пять или шесть дней, когда придёт
отчёт от инспекторов, посланных в те места, мы совершим вместе поездку на
фронт.
На самом деле, он действительно сомневался, по той простой
причине, что ни Кабила, ни Масенго уже очень давно не посещали фронты, что вызывало
наиболее яростную критику у бойцов. Тот факт, что руководитель экспедиционного
кубинского корпуса может принять участие в жизни фронта, а ответственные за
борьбу лица сидят в тылу, мог создать новые поводы для подозрительности. Я знал
об этом, но, пренебрегая моим интересом самолично взглянуть на ситуацию, я так
же считал, что нужно заставить конголезских командующих осуществить некоторые
поездки по фронтам, дабы они могли напрямую ознакомиться с проблемами поставок и снабжения
продовольствием, одеждой, лекарствами, боеприпасами и попытаться найти решение
всех этих проблем.
В качестве прелюдии к предстоящей поездке, а так же для
ознакомления со всеми аспектами региона, мы отправились на катере в Касиму,
расположенную в 27 километрах к северу от Кибамбы. Здесь так же множились сцены
недисциплинированности, которые постоянно сопровождали всю эту историю, хотя
Масенго мог принять некоторые правильные решения, такие как замена командира,
который провёл весь день прячась в близлежащих горах (боязнь самолётов), лейтенантом,
исполнявшим роль его помощника. Наши люди,- четыре пулемётчика, - слегли с
приступом лихорадки, и мы вынуждены были тащить их в Кибамбу для лечения.
Мы приближались к области политического влияния генерала
Мулане и предубеждения против Масенго всё больше проявлялись здесь в
деятельности бойцов и самого населения, неохотно подчиняющегося тому, кто
олицетворял собой центральную власть.
Проплыв через эти воды, вскоре мы прибыли в другую деревню,
называемую Карамба. Здесь мы наткнулись на один из самых оригинальных
«барьеров»; он был составлен из группы руандийцев, независимых от Мунданди, с
которым они вели борьбу такого политического
и идеологического типа, чьи характеристики я даже не могу понять. Здесь была
75-миллимитровая безоткатная пушка, расположенная на холме; это было безумной
глупостью, поскольку позиция не имела никакого стратегического значения, и
единственное, на что было способно это орудие, так это потопить какую-нибудь
лодку, проплывавшую поблизости. Они уже расстреляли свой боезапас, естественно,
ни разу не поразив врага, поскольку артиллеристы не имели должной подготовки, а
вражеские суда проплывали достаточно
далеко, вне зоны досягаемости прямого огня пушки. Я рекомендовал перенести
немедленно этот барьер в Кибамбу, где вообще не было ни пушек, ни даже их моделей
для обучения людей, но, как обычно, мои пожелания были пропущены мимо ушей. Не
то, чтобы Масенго не понимал этих вещей, просто у него не было достаточного
авторитета, чтобы навязать свои решения, пойдя против устоявшихся обычаев.
Оружие, попадавшее в руки группы, было священным, и единственный, кто мог его
отобрать, - и делал это с относительной лёгкостью, - это враг.
Масенго хотел изменить ход событий агрессивными акциями, и
он предложил мне осуществить атаку в Увире. Я должен был возражать против этой
идеи ввиду того, что инспекция, направленная в этот пункт, продемонстрировала
те же общие условия, тот же уровень элементарного невежества в методах борьбы,
и полное отсутствие боевого духа у людей. Инспекторы, отправившиеся на разведку
этой зоны, получили задание пересечь линию фронта и исследовать возможности засад с другой
стороны маленькой деревни Увира, которая является конечной точкой озера
Танганьика, где заканчиваются дороги, ведущие из Букаву и Буюмбура в Бурунди. Итак, нужно было просто пересечь вражеские линии и обосноваться на
другой стороне деревни для того, чтобы нарушить коммуникации неприятеля. Учитывая огромные просторы Конго, эти
проникновения делались очень легко, но, не только не было тех, кто отважился бы
сопровождать наших разведчиков – им вообще запретили осуществлять
рекогносцировку, мотивируя это тем, что они (конголезцы) сами готовят атаку, а действия разведчиков могли бы переполошить врага.
В те дни, когда происходили все эти события, мы получили
известия из Дар-эс-Салама. Некоторые хорошие: с Кубы прибыло судно с
продовольствием и оружием и 17 тысячами патронов к нашим винтовкам FAL; всё это должно вскоре
прибыть сюда. Мне так же сообщили, что вся мировая пресса пестрит новостями о
погибших в Конго кубинцах; посол в Танзании уговаривал конголезцев сделать
официальное заявление, опровергающее факт нашего присутствия в стране. Мне это
показалось не слишком умным, поскольку наше присутствие нельзя было скрыть, и
единственно верным выходом сейчас могло быть только молчание; именно эту
позицию я и довёл до Пабло Ривальты.
Вместе с письмом к послу и некоторыми другими сообщениями, в
Танзанию отправились два товарища: Отто, болевший в течение долгого времени, и
Ситани, чьё обострение двусторонней грыжи требовало медицинского вмешательства,
что дало мне возможность решить неприятную проблему, которую он создавал своим
неохотным присутствием; я отпустил его на свободу. Это было для меня очень
болезненным шагом, но наиболее верным решением. «Раскольники», вынужденные
остаться против своей воли, действовали разлагающе, развивая негативную
пропаганду, которая легко находила отклик в сердцах других товарищей. В этом
случае болезнь являлась хорошим оправданием для удаления подобных элементов.
Через несколько дней уехал так же мой учитель по суахили
Эрнест Илунга, который стал мне как младший брат; он пережил несколько
эпилептических атак, и врачи высказали подозрение, что это могло стать
следствием опухолевых процессов в нервных узлах. Масенго мне объяснил, что это
не так, что это относительно простой случай элементарной порчи; местные
целители вылечат его в Кигоме, куда он и отправился, вместо того, чтобы ехать в
Дар-эс-Салам, где его по моей рекомендации мог бы осмотреть профессиональный
врач, или, на худой конец, диагностик.
Согласно моим инструкциям, Мойя посетил фронт Калихте и
прислал мне записку, приведённую ниже, которая проливает свет на различные
аспекты, уже обсуждавшиеся здесь:
«Тату:
Я пишу тебе с фронта Козолело-Макунго, куда была послана группа из 10
человек, которые прибыли вчера днём, узнав об аресте одного гражданского,
который был пойман с удостоверением правительства Чомбе конголезским патрулём в
деревне на равнине.
Сегодня, 19 числа, я встретился с командующим Калихте, который лично
допрашивал арестованного; тот заключён в деревне далеко от фронта и не мог
видеть никого из кубинцев.
Согласно Калихте, заключённый сказал, что он был в тюрьме в Форс, когда
там произошла атака, и что со стороны врага там было четверо убитых командиров
и ещё двое в Катенге, не считая множества солдат. Что он не знаёт погибших командиров
по именам, но что он лично видел их трупы. Что удостоверение, которое он имеет
при себе, не является удостоверением солдата, но что такую бумажку дают всем,
кто направляется в Альбервиль. Что в Ньянги, согласно его словам, имеется 25
гвардейцев, миномёт и пушка; расположено всё это на дороге, которая идёт в
Макунго. Что тюрьма находится в километре от Форс в сторону Альбервиля, и там
содержатся многие революционеры, участвовавшие в атаке, и что гвардейцы
отобрали часы и ботинки у тех, кто их имел, и всё это было зарыто где-то
неподалёку.
Команданте Калихто соглашается на то, чтобы некоторые из его людей были
подготовлены к работе с миномётом, пушкой и противовоздушной артиллерией. Так
как он и не имеет такого оружия, мы ждём возвращения капитана Закариаса
(заменяющего Мунданди), дабы перевести будущих курсантов на Фронт Форс1. Уже сегодня вместе с товарищами, которые
находятся на фронте в Макунго, мы начали проводить занятия с бойцами команданте
Калихте; о Фауме2 ничего не могу сказать. Через несколько дней мы дадим более
детальную информацию о ситуации, что мы сделаем, отправив к вам, конечно же,
кубинца с запечатанным конвертом.
Мойя».
Немного спустя, словно
подул свежий ветер, пришла лучшая новость за все эти дни. Была реализована относительно успешная засада. Двадцать
пять руандийцев и 25 кубинцев, под руководством, соответственно, капитана
Закариаса и Мбили, - но на самом деле под полным руководством последнего, -
осуществили вооружённую акцию.
Разведка Ази показала, что грузовики шли по дороге один за
одним безо всякой охраны. 50 бойцов атаковали грузовик с пятью солдатами внутри.
Султан выстрелил из своей базуки, после чего в течение следующих минут весь
огонь был сосредоточен на автомобиле, в результате чего наёмники, - все негры,
- превратились в решето. Только один из них имел при себе оружие, поскольку это был
грузовик, перевозящий еду, сигареты и напитки. С точки зрения предварительного
этапа подготовки перехода к более активным действиям, данная акция носила
позитивный характер, однако несколько промахов испортили всё впечатление.
С первых же минут боя, руандийцы начали бежать назад,
стреляя из своего оружия; это создало опасность для наших людей, двигающихся
вперёд; в частности, товарищ Аробаини был ранен в руку, потеряв палец,
раздробленный пулей, угодившей в кисть.
Два примера дают представление о всё ещё царящем в Конго
примитивизме: капитан Закариас, узнав о ранении, вызванном беспорядочной
стрельбой из винтовок, изучил рану и признал, что потеряны два пальца, решив
применить к виновным принцип талиона; вытащив нож, он прямо там намеревался
отрезать два пальца у одного бедняги-руандийца, если бы не вмешался Мбили,
который очень тактично добился того, что стрелявший был прощён командиром.
Другим показателем является поведение одного руандийского солдата, бежавшего
назад, заслышав первые выстрелы (которые по грузовику осуществляли кубинцы, так
как собственно никакого боя не было). Один из наших людей, - так как каждого
кубинца сопровождал руандиец, - попытался остановить его; он схватил его, но парень, объятый ужасом, дабы избавиться от агрессора, мешающего
скрыться от опасности, сильнейшим образом укусил кубинца за руку.
Всё это демонстрировало длину пути, который мы должны были преодолеть,
чтобы превратить в армию эту бесформенную массу людей. К сожалению,
трагикомедия этой засады на этом не закончилась; после первых моментов ступора,
руандийцы почувствовали себя триумфаторами, имеющими полное право взять самое
ценное, что было в грузовике – бутылки пива и виски. Мбили попытался выгрузить
продукты и разбить бутылки с алкоголем, но это было невозможно; спустя
несколько часов, все бойцы были пьяны, покачиваясь перед изумлёнными взглядами
наших людей, которым было строго запрещено прикасаться к алкоголю. После руандийцы собрали совет,
на котором решили, что они больше не останутся здесь для проведения новых
акций, как было ранее запланировано, а вернутся на базу; они уже сделали
достаточно. Мбили, не желавший, из дипломатических побуждений, осуществлять дальнейшие операции, оставшись только с кубинцами, согласился. На обратном пути,
пьяный капитан Закариас столкнулся с местным крестьянином и выстрелил в него,
заявив, что тот является шпионом.
Самым любопытным из всех этих происшествий является то, что
когда я объяснял Масенго опасность такого отношения к крестьянам, тот
оправдывал Закариаса, потому что племя, живущее в той зоне, было враждебно
настроено против Революции. То есть, люди не рассматривались по их личным
качествам, а были причёсаны под одну гребёнку, согласно своему племенному
происхождению, и очень трудно было выйти из этого тупика. Когда племя было
дружественным, все его члены являлись друзьями, когда же оно было вражеским,
происходило то же самое, но с обратным смыслом. Конечно, эти примитивные схемы кроме
того что не позволяли развиваться Революции, являлись крайне опасными,
поскольку, как позже было показано,
некоторые члены дружественных племён являлись информаторами армии неприятеля,
и, в конце концов, почти все они превратились в наших врагов.
Мы одержали первую победу, позволившую хоть как-то улучшить
настроение после предыдущей неудачи, однако, в тот же момент, возникло
множество вопросов, поднятых в связи с наблюдаемыми событиями, и я начал менять
свои расчёты длительности революционной войны. Пять лет были очень оптимистичным
сценарием для успешного завершения конголезской революции, если все должно основываться
на развитии этих вооружённых групп и превращении их в зрелую Освободительную
Армию. Если только что-нибудь не измениться в ходе войны, вероятность успеха с
каждым днём всё более отдалялась.
1. Капитан Закариас отказался принять на своём фронте
конголезцев, утверждая, что этот народ приходит в его лагерь, чтобы воровать.
2. Команданте Фауме, согласно нашим сведениям, отделился от
Калихте, видимо, из-за разногласий между ними, и ушёл на равнины со множеством
оружия. В этот момент, мы сфокусировали свои усилия на поиске надёжного
человека среди конголезских лидеров, на которого можно было бы положиться.
