18. Катастрофа
В эти дни приехал и присоединился ко мне наш старый
знакомый, «Крутой», который исполнял роль своего рода политического комиссара
высшего уровня. Чарльз, который так же сопровождал меня, был политическим
комиссаром, занимавшимся скорее практическими вопросами, конкретной борьбой, поскольку он мог работать непосредственно с людьми, говорящими на
языке кибембе, составлявших большинство наших войск. Присутствие «Крутого» для
нас было очень важным, так как мы искали кадры, способные к развитию; тем
временем наш посол в Танзании информировал об очень сильном давлении на него со
стороны правительства этой страны, дабы урегулировать конфликт с Гбенье. Я не
знал, что может случиться, но был готов продолжать борьбу до последней минуты;
в данный момент мне подошёл бы любой, кто поднял бы знамя повстанчества, в
случае, если бы были достигнуты какие-то миротворческие договорённости.
Новый лагерь находился в лучших природных условиях, нежели старый,
однако они всё же не были идеальными. Было очень мало воды, лишь небольшой
очень грязный ручеек протекает там, и мы знали по опыту, какие желудочные
проблемы это может спровоцировать; холм, располагавшийся между трассой и
лагерем, препятствовал широкому обзору. Можно было бы занять гораздо лучшую
позицию, поднявшись на сам холм, но там не было воды, и очень неудобно было бы
таскать её туда для столь значительной группы людей, имевшейся в нашем
распоряжении. Я отдал приказ организовать на вершине холма склад боеприпасов,
дабы избежать бремени защиты 150 ящиков со снарядами всех типов, которые мы
собирались спасти из Любоньи. Осматривая окрестности, выбирая место для
арсенала, я предусмотрел ещё ряд других мероприятий, таких например, как размещение
на вершине холма отряда, готового встать на защиту позиции в случае вражеской атаки.
Из некоторых присоединившихся к нам крестьян мы сформировали
эмбрион третьего отряда; я планировал увеличить войско до четырёх отрядов, а
затем остановиться, дабы подвести некоторые итоги, поскольку не желал
чрезмерного увеличения численности бойцов, прежде чем будет проведён строгий отбор
в непосредственном бою. Крестьяне региона, откликнувшись на призыв товарища
Масенго, пришли, чтобы записываться в армию; всем им я персонально читал
«азбуку революционера», переведённую Чарльзом в подходящих и понятных терминах.
Пришла записка с озера от Масенго, информирующая, что он не
может приехать, потому что под рукой у него нет никакой доступной лодки (в
конце концов, он сумел выехать на традиционной деревянной пироге «мотумбо» с
прилаженным к ней мотором); он был готов увезти Аробаини, - товарища, раненого
в предыдущем бою, - чтобы попытаться спасти его палец, находившийся в крайне
плачевном состоянии, из-за чего Аробаини выбыл из строя; он сообщил, что говорил с
медиками, планировавшими выйти из борьбы, и попытался убедить их остаться ещё
на 6 месяцев, до марта, но это было бесполезно, поэтому он принял решение
в любом случае оставить их в Конго против собственной воли . Этот метод был слишком
резким, но нельзя отрицать его эффективность для достижения искомого
результата, и я полностью согласился с его действиями.
Мы выслали двух разведчиков, чтобы посмотреть, в каком
состоянии находится арсенал в Любонье и попытаться сделать что-нибудь для его
спасения; он был больше чем тот, который мы вывезли с барьера Ламбера.
Разведчики сообщили, что склад в порядке, но он не был никак защищён, в чём они
ошибались, так как к тому моменту группа конголезских бойцов, составлявшая один
из иллюзорных барьеров, была мобилизована с озера на охрану этого объекта.
По окрестностям бродило множество рассеянных бойцов из
Любоньи, Калонда-Кибуйе, Макунго, которые укрылись в деревнях, терроризируя
местных жителей. Мы решили принять необходимые меры, и Чарльз был назначен
ответственным за карательную экспедицию, которая позволила бы очистить эти
места, наказывая солдат и изымая у них оружие. Эта акция была хорошо встречена
крестьянами, очень обеспокоенными деятельностью бродяг, ставших гораздо более жестокими и жадными с тех пор, как они потеряли командование и превратились в дезорганизованную банду.
Мы решили начать ускоренные строительные работы и занятия,
чтобы не давать ни минуты покоя как конголезцам, так и кубинцам; дабы
определить вектор действия, я провёл две встречи – одну с офицерами
Генерального Штаба, а другую с членами нашей партии. На первой был обозначен
метод военного обучения; фиксировались характеристики отрядов и принимались
решения о последующих действиях; так же обсуждались методы внутренней
дисциплины и интеграции с конголезцами. Моральный дух офицеров не был слишком
высок; они демонстрировали большой скептицизм по отношению к поставленным
задачам, хотя и исполняли их достаточно хорошо. Началось строительство домов,
туалетов, больницы, работы по очищению мочила, и копанию траншей для защиты
наиболее уязвимых районов. Но всё шло очень медленно, потому что дожди были
теперь более интенсивные, а я не имел достаточной решимости заставить людей
переместить арсенал, ожидая, когда окончится строительство на вершине холма;
это был мой промах, ставший фатальным. С другой стороны, мы наслаждались
фальшивой безопасностью, находясь в нескольких километрах от врага, который
нечасто посещал эти места, не высылал наблюдательные патрули, как обычно бывает
в таких случаях, но тем не менее, его авангардные посты были достаточно близко.
На собрании партийцев я вновь настаивал на необходимости
поддержать меня ради создания дисциплинированной, показательной армии. Я
спрашивал присутствующих, верит ли кто-нибудь из них в возможность триумфа и
руки подняли лишь Мойя и Мбили, да только что прибывшие два врача, Физи и
Морогоро; сей факт можно было считать продуктом реального положение вещей, но
так же и близости ко мне; в общем, демонстрацией личной верности. Я
предупредил, что иногда я должен буду просить их о самопожертвовании, возможно
даже возникнет необходимость отдать жизнь, и спросил, готовы ли они к таким жертвам;
теперь руки подняли все.
Мы проанализировали слабые стороны некоторых членов партии,
подвергнув их критике, которая была принята. Когда я дошёл до случая Бахазы, -
товарища, который оставил пушку на произвол судьбы, - тот не согласился с моей оценкой его действий. Бахаза демонстрировал исключительные качества, среди которых был и
непоколебимый оптимизм, служивший примером для его товарищей, - как кубинцев,
так и конголезцев, - но нельзя было отрицать его малодушия в тот момент,
подтверждением чему было то, что орудие было спасено уже после того, как он его
бросил. Я настаивал ещё и ещё, пока наконец, со вздохом упрёка он не ответил;
«Хорошо, я виноват». Понятно, что это было не то, чего я добивался, ведь речь
шла об анализе наших слабостей, так что я потребовал, чтобы другие товарищи,
которые понимали, что вменяемый промах имел место быть, высказали своё мнение.
Я закончил собрание с убеждением, что очень немногие люди
разделяют мою мечту о создании армии, которая приведёт к победе конголезского
оружия, но был разумно уверен, что есть ещё люди, готовые пожертвовать собой,
даже если эти жертвы останутся бесплодными.
Фундаментальной задачей было достичь единства среди
конголезцев и кубинцев, очень трудной задачей. У нас были общие кухни, чтобы
избежать анархии индивидуальной готовки; конголезцам не нравилась наша еда
(повара были кубинцами, потому что при них не исчезали все продукты) и они постоянно
протестовали, создавая очень напряжённую атмосферу.
Жан Ила, командующий зоны Калонда-Кибуйе, прибыл к нам с семьюдесятью людьми, но у нас уже и так было достаточно бойцов и я не мог принять
его в наше войско; я отослал его обратно в родные пенаты, заверив в том, что
вскоре туда же направится группа кубинцев, чтобы организовать засаду
непосредственно на дороге, так как его позиции находились над трассой
Люлимба-Катенга, где мы ещё могли осуществлять эффективные акции. Я забрал у
него миномёт, испорченный пулемёт, в котором не хватало некоторых частей, и
гранатомёт советского производства без снарядов; он хотел увезти оружие обратно,
но я приказал оставить его, поскольку полагал, что здесь оно будут в
большей сохранности.
Прежде чем уйти, по просьбе Жана Ила, я обратился к его
бойцам, предупредив, что мы должны работать вместе и раскритиковав их плохое
отношение к крестьянам, как будто бы они забыли собственные корни. Эта моя речь
и другая, для нашего войска, в которой я предупредил, что будут расстреляны те,
кто дезертирует, не понравилась конголезцам. Дезертиры продолжали уходить с
оружием в руках, и единственным способом прекратить бегство, было принять
решительные меры, и, в то же время, дать возможность тем, кто хотел уйти,
сделать это без оружия.
Наши патрули всё ещё продолжали бороздить окрестности в
поисках беглецов и разбросанного оружия, и им удалось обнаружить пулемёт, у
которого так же недоставало частей; с помощью того пулемёта, что оставил Жан
Ила, удалось полностью собрать его. В ответ на суровое предупреждение и
сделанное в то же время предложение, некоторые конголезцы начали покидать наши
ряды.
22 октября, с самого раннего утра, были слышны непрерывные
миномётные выстрелы в сторону Любоньи, что заставило нас думать, что противник
наступает туда; приняв необходимые меры, я послал короткое письмо Масенго, в
котором просил его усилить с помощью бойцов с озера эту позицию, дабы мы
избежали сейчас оборонительного боя; по ходу дела (чтобы не нарушать обычая) я
дал ему несколько советов, порекомендовав, например, отправить людей в Физь и
Увиру, чтобы узнать, какова диспозиция наших войск.
Пришли вести из Любоньи; склад боеприпасов находится в
полной безопасности, его разделили на две части: одна располагалась в месте,
избранном нами, а другая скрыта конголезскими товарищами и они не хотели
говорить, где она находится. Командир барьера в Любонье просил кубинцев,
гранатомёты, другого оружия сдерживания, но я не хотел удовлетворять ни одну из
этих просьб, дабы не продолжать разделения войск и их огневой мощи.
Настало 24 октября, дата, отмечавшая полугодие нашего
пребывания в Конго; шёл сильный дождь, и соломенные хижины промокли; некоторые
конголезцы попросили меня разрешить им пойти поискать в старом лагере оставшиеся
там цинковые листы, и я дал разрешение. Может быть прошло около часа с того
момента, как вдруг я услышал винтовочную стрельбу, а после взрывы гранат;
ничего не подозревающие конголезцы столкнулись с наступающей армией и были
атакованы солдатами. К счастью для них, солдаты стреляли издалека и все
конголезцы спаслись. В лагере поднялось столпотворение; конголезцы исчезли, а
мы не могли собраться; на самом деле, конголезцы направились к дому муганги, чтобы он сделал
им даву, после чего они начали занимать свои места. Я приступил к организации обороны
с отрядом Зивы, который должен был занять первую линию; мы вознамерились
оказать тёплый приём солдатам. Вдруг, какие-то товарищи сообщают мне, что по
горе движется контингент солдат; я не мог видеть их и спросил, сколько их, мне
ответили что много: количество?, очень много, был ответ; он не знает сколько
именно, но очень много. Мы находились в трудной ситуации, потому что нам могли
отрезать отступление, а мы не могли достойно обороняться, если холм будет
находиться в руках врага; я послал отряд под руководством Ребокате, чтобы он
вступил в бой с солдатами как можно выше, дабы остановить их там.
Моя дилемма была следующей: если мы останемся, то будем
окружены, если мы отступим, потеряем арсенал и всю амуницию, которую удалось
спасти, такую как два миномёта, полевую радиостанцию и т.д.; у нас абсолютно
нет времени, чтобы забрать хоть что-то. Я предпочитал столкнуться с врагом,
надеясь продержаться до ночи, а затем отступить. Мы уже рассматривали этот
план, когда враг появился на дороге, шедшей напротив трассы из Люлимбы, и
открыл огонь оттуда, но это продолжалось не больше минуты. Тотчас после этого
прибежал товарищ, - казалось, тяжело раненый, однако он лишь получил удар
во время стрельбы из гранатомёта, - и объявил, что солдаты уже на первой линии;
это было ошеломительно. Я должен был торопливо дать приказ к отступлению;
пулемёт, конголезский расчёт которого бежал, был оставлен кубинским стрелком,
который даже не сделал попытки спасти его; я послал людей предупредить
бойцов на другом краю чтобы они хватали оружие и спешно уходили и что мы отступаем
по флангу, после чего мы вышли на
трассу, оставив в лагере множество неудобных вещей: книги, бумаги, продукты,
даже двух обезьян, служивших в качестве талисманов.
Одна группа не получила приказ к отступлению, оставшись
лицом к лицу с врагом, в результате чего понесла потери; Бахаза и товарищ
Маганга были ранены, спасая пушку, и, после передачи её конголезцам, дабы те
поместили её в безопасное место, остались сражаться вместе с Зива, Азима и
другими товарищами, которых я не могу вспомнить, и которые спасли нашу честь в
тот день. После окончательного отступления, они выстрелили из гранатомёта по складу боеприпасов, но безрезультатно.
Мы, как я уже сказал, отступили в бок, избегая возможного
окружения со стороны солдат, стрелявших сверху. Лично мой моральный дух
находился в полном упадке: я чувствовал себя виноватым в этой катастрофе из-за
своей недальновидности и промахов. Группа людей, которая следовала за мной, была
достаточно большой, но я послал некоторых вперёд, чтобы открыть дорогу, в
случае, если вражеские солдаты попытаются замкнуть кольцо; я приказал им ждать
меня у подножия холма, но они продолжали идти дальше, и я встретился с ними лишь через несколько дней; с этого момента конголезцы начали дезертировать.
Отдыхая у подножия холма, где нас должны были ждать, я предавался горьким
размышлениям, думая, что нас тринадцать, - на одного больше, чем в тот момент,
когда Фидель находился в похожей ситуации, но я не был таким руководителем, как
он. Наш состав был следующим: Мойя, Мбили, Карим, Ута, Помбо, Тумаини, Данхуси,
Мустафа, Дуала, Ситини, Марембе, «Крутой» и я. Я не знал, что стало с
остальными.
Наступила ночь, когда раздались последние выстрелы солдат,
занявших наши позиции; в это же время мы пришли в деревню, оставленную
жителями, и забрали здесь нескольких жирных кур, оправдывая себя тем, что всё
равно всё это будет потеряно крестьянами завтра, когда сюда доберётся
противник. Мы продолжали двигаться дальше, надеясь оторваться, так как мы
находились только в двух или трёх километрах от разгромленного лагеря, ибо дали
большой круг по плохой дороге. Через километр или полтора располагалась другая
деревня, в которой ещё оставались кое-кто из крестьян. Мы взяли ещё несколько
кур и уже собрались заплатить за них, но крестьяне ответили, что все мы
испытали огромную трагедию и являемся братьями по несчастью; мясо для нас не
стоит ни копейки.
Мы надеялись, что кто-нибудь из них станет нашим
проводником, но они были страшно напуганы; селяне просто сообщили, что неподалёку
есть другая деревня, где находятся медики и кто-то ещё. Мы послали человека туда, и,
через некоторое время, приехали наши доктора Физи и Кимби, и медбрат с двумя
другими товарищами; они вышли из лагеря ещё ночью, чтобы провести посещение
окрестных деревень, и остановились в одной из них, когда услышали шум боя;
спустя некоторое время мимо пробежало большое количество конголезцев, среди
которых был один раненый, который был осмотрен, после чего тот продолжил свой
путь; все они направлялись в сторону Любичако. Медики знали от раненого,
которого лечили, и возможно, от какого-то другого конголезца, так же легко
раненого, что Бахаза был тяжело ранен. Пришло уведомление от Азимы с
разъяснением, где они находятся, и, после короткого восстановительного сна, в 4
часа ночи мы покинули это место, сопровождаемые крестьянином-проводником,
сумевшим преодолеть свой страх. В 6 утра мы прибыли в деревеньку, где находился
раненый Бахаза; здесь так же сконцентрировалось неплохое количество бойцов,
кубинцев и конголезцев.
Была уточнена картина катастрофы и её причины. Парни,
посланные чтобы остановить солдат, стремившихся окружить нас у подножия холма,
не сумели столкнуться с ними. Даже после того, как они увидели сверху, что враг
входит в лагерь, они не стреляли, поскольку предполагалось, что мы, в случае
окончательного отступления, поднимемся на вершину холма (чего не было сделано
из-за информации, что враг уже находится там). Зива утверждал, - и это затем
подтвердилось, - что теми, кого мы приняли за солдат на холме, являлись
крестьяне, бежавшие по горам, увидев приближение настоящего вражеского войска,
которое до этого никогда не покидало равнину; эти сведения ещё больше
расстроили меня; мы упустили прекрасную возможность организовать засаду, в
которой могли бы ликвидировать большое количество вражеских солдат, и проиграли
из-за неверной информации, которая привела в беспорядок оборону и
спровоцировала неоправданный распад одного из флангов. Товарищ Бахаза в момент
отступления попал под огонь и до самой этой деревеньки ехал на плечах соратников.
Мы поднялись на склон холма, поскольку до сих пор мы всё ещё
находились в рытвине, между тем как Бахазу медики пытались привести в себя. У
него было тяжёлое ранение: пуля полностью переломала плечевую кость, а так же
ребро, и застряла в лёгком. Эта травма навеяла воспоминания об одном товарище,
который, получив в Сьерра-Маэстре аналогичное увечье, умер через несколько
часов; Бахаза был сильнее, его мощные кости остановили пулю, которая, видимо,
не дошла до средостения, но ему было очень больно; мы как могли реанимировали
его, после чего начали подъём на очень крутой холм, скользкий от дождя,
с тяжёлым грузом за спиной, который пришлось тащить измотанным кубинцам, без
надлежащей помощи со стороны конголезских товарищей.
Транспортировка Бахазы у нас заняла 6 часов; это было
ужасно, парни не могли больше 10-15 минут тащить раненого на своих плечах, и с
каждым разом становилось сложнее найти им замену, потому что, как я уже сказал,
конголезцы не изъявляли желания помогать, а наших было сравнительно немного. В
какой-то момент показалось, что вражеские солдаты поднялись, чтобы
заблокировать наш путь через один из склонов холма, и нужно было оставить
нескольких бойцов прикрывать отступление, но это вновь оказались простые
крестьяне, бежавшие в горы. С нашей точки обзора мы могли видеть бесчисленные
пожары, так как противник предавал огню все крестьянские дома на своём пути;
каждая деревня, в которую входили солдаты, сжигалась ими до последнего дома. Мы
могли проследить этот маршрут по столпам поднимавшегося дыма, а так же мы
видели многочисленные силуэты крестьян, искавших спасения в горах.
Наконец мы прибыли в маленькую деревню, где практически не
было еды и полно беженцев; их глаза были полны молчаливого обвинения в сторону
людей, пришедших, чтобы нарушить их годами устоявшийся покой; эти люди внушили
им веру в триумфальный финал, а после убежали, оставив без защиты их дома, их
посевы. Весь этот тихий гнев выразился в горестной и душераздирающей фразе; «И
что мы теперь будем есть?». Действительно, все пахотные земли, скот остались
там, внизу, селяне бежали лишь с тем, что могли унести в руках, как всегда
нагруженные детьми, и они были не в состоянии принести еды больше чем на один
или два дня. Другие крестьяне, рассказывая мне о том, как солдаты неожиданно
ворвались и захватили их женщин, гневно вопили, что имея ружья, они могли бы
защититься, но вооружённые лишь копьями, им пришлось спасаться бегством.
Казалось, состояние Бахазы значительно улучшилось; он
говорил спокойно, чувствовал себя менее больным, хотя был очень нервным, и
выпил куриный бульон; успокоенный его самочувствием, я сделал фото, запечатлев
его большие глаза, обычно навыкате, выражавшие душевное беспокойство.
Ранним утром 26 октября медбрат пришёл ко мне чтобы
сообщить, что ночью состояние Бахазы резко ухудшилось, он сорвал с себя бинты,
а затем умер, по-видимому, от острого гемоторакса. Утром мы исполнили
торжественный и печальный ритуал, вырыв могилу и похоронив товарища Бахазу; он
был шестым, кого мы потеряли, но первым, чьё тело мы сумели похоронить. И это
мёртвое тело, как и его поведение с момента ранения, было немым обвинением
против моей недальновидности, моей глупости.
Собравшуюся маленькую группу проигравших я провожал печальным
взглядом, внутренне осыпая самого себя шквалом упрёков; я вспомнил все свои
совершённые ошибки, и могу заявить, - и это правда, - что из всех смертей, произошедших в Конго,
гибель Бахазы была для меня самой болезненной, потому что, будучи отчитанным мной
за свои слабости, он ответил на критику действием, как истинный коммунист, но
теперь уже я не смог проявить себя на должном уровне, и поэтому стал виновником его
смерти. Со своей стороны, я сделал всё от меня зависящее, чтобы исправить свои
ошибки, усилив работу, взявшись за неё с гораздо большим энтузиазмом как
никогда. Я объяснил товарищам, что ситуация усугубляется, и если мы не сумеем
объединиться с конголезцами, нам не удастся сформировать нашу армию; я попросил
кубинцев хорошо подумать, ибо уже не только пролетарский интернационализм
побуждал нас к борьбе; озёрная база позволяла нам иметь точку контакта с
внешним миром - потеряв её, мы будем полностью изолированными в течении чёрт
знает какого времени во внутренних районах Конго. Нужно бороться, чтобы
сохранить открытой эту дорогу.
С конголезцами я поговорил позже, разъяснив серьёзность положения, а так же то, что корни нашего поражения в боязни требовать от них экстраординарных усилий;
между нами должны существовать более доверительные отношения и армия должна
формироваться на базе единения, что позволит нам быстрее реагировать на любые
ситуации; всё это я преподнес, апеллируя к их революционному сознанию. Окончив
печальную церемонию похорон, мы переместились в Набикуме, - достаточно большую
деревню, расположенную на берегу одноимённого ручья, в привлекательной и
плодородной долине. Среди конголезцев проявились две фракции: одна маленькая,
возглавленная «Крутым», который хотел любыми путями приблизиться к базе;
другая, к которой принадлежало большинство выходцев из этого региона,
возглавленная Чарльзом, который хотел оставаться здесь, ближе к гвардейцам,
чтобы защищать родную зону.
Я решил остаться; вернуться обозначало добавить новые
поражения к тем, которые мы уже перенесли, и усиливать деморализацию людей,
почти полностью утерявших веру. Кубинцы желали идти на базу потому, что озеро
так же действовало на них разлагающе, и, находясь там, они были ближе к
возможности бегства, но мы оставались здесь, возобновив деятельность по
формированию двух отрядов из остатков людей, которых имели в наличии,
собирая конголезцев и призывая кубинцев остановить отступление в этой точке.
Подводя итоги катастрофы, я сделал следующий анализ:
С военной точки зрения, я сделал первую ошибку, выбрав место
для лагеря без предварительной более детальной разведки и без организации более
солидной обороны; не были выставлены наблюдательные посты на достаточной
дистанции для того, чтобы вступить в бой в нескольких километрах от позиции; я
не приложил достаточных усилий для того, чтобы организовать склад боеприпасов
на вершине холма, что могло дать нам больше гибкости в действиях, и для
того, чтобы более разумно распорядиться тяжёлым вооружением, - например,
миномётами, - которое было бездарно потеряно в бою. С другой стороны, информация
о солдатах, окружающих нас по холму, расстроила все наши планы, и загнала нас в
глухую оборону, представлявшую собой не скоординированные действия, а
нагромождение людей, разбросанных там и сям. Кроме того, один из наших флангов,
где было достаточно кубинцев, рухнул почти без боя; на этот раз мы не могли всю
вину взвалить на бегство конголезцев; кубинцы, находившиеся там, тоже бежали.
Когда мне объявили, что солдаты уже забрались на вершину маленького холма,
защищавшего нас, я вознамерился схватить автомат и лично кинуться туда
сражаться, но после я рассудил, что было бы неправильно рисковать всем для
того, чтобы нанести лишь один удар, и я предпочёл отступить, но факт в том, что
никаких солдат на холме не было, что информация была продуктом нервозности
момента, точно так же как нервозность заставляла видеть солдат там, где были
лишь беглые крестьяне, и большое количество врага там, где было не более 15
человек.
С военной точки зрения, был потерян весь арсенал, т.е. около
150 ящиков снарядов от пушек, которые в настоящее время были практически
бесполезны, миномётов и пулемётов. Мы потеряли миномёт 82 мм и пулемёт, два
миномёта 60 мм и два недоукомплектованных пулемёта, советский гранатомёт без
снарядов, радиопередатчик китайского производства, с которым конголезцы
наконец научились обращаться, множество других боеприпасов и мелкой амуниции.
Гранатомёты, находившиеся в руках конголезцев, пропали вместе с
гранатомётчиками; но прежде всего, был разрушен эмбрион организации, который
нам удалось создать к тому моменту в среде наших людей.
Деятельность конголезцев не была столь плохой, как в других
случаях; это правда, что в первые моменты все они пропали, но многие из них
ушли лишь для того, чтобы получить у колдуна даву; после они вернулись, и среди
них было несколько таких, кто хорошо себя проявил; мы уже могли бы начать
выбирать бойцов среди них, если бы не столкнулись со столь тяжёлым и позорным
поражением, в результате чего, после достойно проведённого боя, все они
дезертировали.
С политической точки зрения, весь кредит доверия, который мы
смогли заработать нашей братской и справедливой деятельностью по отношении к
крестьянам, был исчерпан в связи с тем зловещим фактом, что все их дома были
сожжены, они были изгнаны из региона проживания, и вынуждены теперь жить в
горах, где практически не имеют никакой еды, и испытывают постоянную угрозу
того, что вражеские солдаты доберутся и до этих мест.
Местные «генералы» мстили нам с лихвой; все они, Калихте,
Жан Ила, Ламбер, его командиры, политический комиссар Бендера, и, возможно,
некоторые президенты, начали болтать о том, что кубинцы просто-напросто куклы,
которые много говорят, но в час боя убегают и бросают всё, а крестьяне, по
простоте душевной доверившиеся им, жестоко расплачиваются. Эти революционные
руководители хотели оставаться в горах, защищая свои ключевые точки; теперь они
потеряли все из-за действий приезжих шарлатанов.
Это была пропаганда, которую командующие распространяли как
среди своих солдат, так и среди крестьян. К сожалению, эти обвинения имели свою
объективную базу; теперь нужно было очень долго и очень тяжело работать, чтобы
вернуть доверие людей, которые, едва зная меня, положились на меня и на наш
народ, гораздо больше чем на комиссаров и генералов, от произвола которых они страдали
так долго.
