22. Полный провал
Сики снова совершил инспекционную поездку и сообщил мне, что
всё идёт достаточно хорошо; оборонные позиции были укреплены и готовы к бою,
между тем, как параллельно осуществлялось поэтапное отступление, так как крайне
неразумно было держать неподвижную оборону, имея в наличии бойцов со столь
низким боевым духом. Он заявил, что нет никаких причин доверять конголезцам,
однако руандийцы ведут себя в целом достойно, и будут поддерживать Мбили;
единственное, что необходимо – это не смешивать их, и тогда мы будем иметь
гарантии надёжности. Азима прислал личное сообщение, пообещав, что он будет
защищать свою позицию так, как будто бы это частичка Кубы; он не нуждался в
замене.
Сики выехал рано утром. Не успел он по приезду закончить
доклад и слегка отдохнуть от поездки, как прибыл курьер со следующим
письмом Мбили, разделённым на две части; первая датирована 9 часами утра;
«Тату, оставшиеся конголезцы отказались рыть окопы и тот, кто является
их руководителем, планирует пойти в атаку на гвардейцев, заявляя, что это
гораздо лучше, чем рыть окопы. Мы послали Чарльза поговорить с ним, настояв на
том, что лучше всё-таки вырыть окопы, между Чарльзом и командиром завязался жаркий спор,
они обменялись ударами и командир схватил было винтовку, чтобы убить Чарльза,
но мы отняли у него оружие. Он сказал Чарльзу, который является бойцом
кубинского отряда, что кубинцы мерзавцы, и что Чарльз тоже мерзавец, и что,
когда придут гвардейцы, они отступят, и будут стрелять по нам. Это происходит
из-за того, что один из здешних главарей был тем, кто сказал мне в ходе засады,
что кубинцы мерзавцы1, думаю что он
продолжает настаивать на этом; деятельность конголезцев является открыто
враждебной и проявляется в вызывающем бездействии.
Важно, 11:15
Тату: все руандийцы ушли. В 10 часов я получил новость об этом. Я
послал проверить Акику и действительно, они ушли; вчера мы обсуждали план, а
сегодня, не сказав мне ничего, они просто ушли, думаю, что они направились в
свою страну, поскольку они беседовали об этом в предыдущие дни.
Когда пришло это известие, помощник Мунданди был со мной, я сообщил ему о произошедшем,
он удивился, ушёл и больше не вернулся.
Как видно, они унесли с собой оружие и не сказали мне ничего, вчера они
собирались усилить меня десятью бойцами с одним станковым пулемётом, поскольку
конголезцы бежали, но я никого из руандийцев больше не видел, я послал
[человека] выяснить ситуацию у Калихте и тот никого не нашёл, и никто не мог
сказать мне, где он.
Это может быть изменой, я предлагаю отступить немного назад, как
мы ранее и планировали, разделившись на две группы, занять новые позиции и
заминировать дороги, нам срочно необходимо подкрепление, я собираюсь принять
меры предосторожности в случае предательства. Товарищ, который доставил письмо,
передаст мне ответ, который ты дашь.
PS: Конголезцы
здесь уже знают об этих новостях и уходят».
Спустя несколько часов авиация обстреляла позиции, которые
ранее занимал Мбили, отступивший чуть назад; это может быть совпадением или
просто результатом измены. Мы начали искать людей для усиления, разоружая тех,
кто бежал к базе и передавая их оружие другим. Этот грошовый обмен не обещал
много, но это то, чего нельзя было не сделать; в каждой засаде мы имели теперь
по 8 кубинцев и примерно, около 10 конголезцев.
Новые рекруты, - курсанты, прибывшие из Советского Союза, -
были информированы, что должны будут идти в первой линии обороны, однако
они заявили, что их нельзя разделять, они должны сражаться все вместе, но
после соответствующих внушений и предупреждений (или они исполнят приказ, или пусть
вообще убираются отсюда), нашлись те, кто готовы были занять позиции на первой
линии.
«Крутой» приехал вечером с товарищем, чьё имя я к сожалению не помню, а он не оставил никаких сведений о себе. Он казался умным и горел
жаждой деятельности, но только не имел никакого опыта. Мы поговорили обо многих
вещах, но фундаментальным было следующее моё утверждение: «Мы находимся в преддверии
полного краха; можно прибегнуть к одному из двух вариантов: либо выстроить гибкую
защиту, уступая территорию и откатываясь к другим пунктам, или же просто,
создать жёсткую оборону и бороться до предела наших сил; то, что мы не можем и
не должны делать, так это сидеть сложа руки, ожидая, пока гвардейцы перейдут в
наступление на новом месте и отнимут его без боя, провоцируя дезертирство ещё
большего количества людей». Эта тактика (или отсутствие тактики) приведёт к
потере всего и оставит нас полностью дезорганизованными. Товарищ «Крутой»
попросил слово, чтобы сказать, что, если выбирать из двух вариантов, он
выбирает жёсткую оборону. Кубинцы, присутствующие со мной, посмотрели на него
так, будто бы собирались убить или сожрать его; мне было их жаль. Место,
обстоятельства, выбор жёсткой обороны, но жёсткой обороны с кем? Руандийцы и
конголезцы ушли. Можем ли мы требовать от кубинцев, чтобы они умирали в своих окопах,
защищая этот ничтожный и ничего уже не значащий кусок земли? И, что ещё важнее:
принесёт ли это какие-то результаты? На самом деле, жёсткая оборона являлась
лишь теоретической альтернативой; единственное, что можно было сделать, так это
«смыться».
«Крутой» в ту же ночь, несмотря на ненастную погоду,
спустился к озеру, чтобы поговорить с Масенго, а я сделал то же самое на
следующий день. В дискуссии участвовали «Крутой», товарищ чьего имени я не
помню, товарищ Кент из Кении, включённый в Освободительную Армию, Чарльз Бемба,
пришедший сообщить о своих бедах, и ещё кто-то. Были обсуждены возможности
дальнейшей борьбы; мы отказались от жёсткой обороны, потому что, в конечном
итоге, все согласились, что у нас слишком мало людей, - фактически, одни только
кубинцы, - да и полного доверия этим людям нет; так же была отвергнута
возможность отступления к Физи из-за господствующих там настроений. В качестве
потенциального убежища оставалась Увира, для достижения которой нужно было идти
по озеру, - очень опасный путь, - или пешком, пересекая линии неприятеля и
враждебную территорию Физи в очень тяжёлом и длинном марше. Или же бежать на
юг, где располагались несколько деревень, вроде Бондо, предоставлявших
возможности организации обороны. Было решено, что Али и Мбили проведут
срочную разведку направления на Бондо; в этот же день они должны были вернуться
и принять решение. Али усмотрел в этом новую авантюру «Крутого», поскольку,
согласно кубинцу, эта позиция была плохой. Я имел небольшую стычку с Али, который
ворчал, что с него хватит беготни по горам безо всякого содействия со стороны
конголезцев; я коротко ответил, что мы организуем эвакуацию из Бондо, и он
сможет покинуть страну вместе с другими такими же пораженцами. Он немедленно среагировал, сказав, что останется со мной до конца.
Мне казалось своевременным сообщить товарищу Масенго о
решении, принятом Танзанией, поскольку больше не имело смысла сохранять его в
тайне. Деятельность этого правительства не была честной: можно допустить, что в
отношении нас оно вело себя правильно, но революционные обязанности, взятые
Дар-эс-Саламом перед Конго, не выполнялись. Я сказал Масенго, что несколько
дней назад получил телеграмму, в которой меня информировали о решении
правительства, подчеркнув необходимость, ввиду сложившейся ситуации, не
озвучивать сей факт даже самим кубинцам: сейчас я рассказываю ему это лишь
затем, чтобы он сделал соответствующие выводы. Кажется, что он сразу же обсудил
это со своими товарищами, поскольку ночью приехал «Крутой». Он поведал, что
Масенго собирается поговорить со мной об окончании борьбы, и он больше не видит
смысла в эвакуации в другой пункт и в решении ряда других задач, стоявших перед
нами; все ответственные товарищи согласились прекратить борьбу немедленно.
Я ответил, что это очень серьёзное решение; в Физи и Макунго
ещё оставались революционные силы, организованные в формате этого же фронта;
кроме того, ещё одна военная группировка дислоцировалась в Увире, и продолжал
существовать фронт Мулеле; если мы отведём войска, это развяжет руки врагу для
того, чтобы атаковать эти группировки; наше бегство будет способствовать
окончательному их распаду, потому что мы знаем, что у них нет сил для
сопротивления. Я попросил выдать мне письменное подтверждение решения об
окончании борьбы. «Крутой» был поражён и несколько уязвлён, но продолжал
настаивать; я ответил, что есть вещь под названием история, которая состоит из
множества фрагментарных данных и она может быть искажена. Короче говоря, я хотел
иметь бумагу в своих руках для того, чтобы иметь аргумент в случае, если
когда-нибудь наша деятельность в Конго будет подвергаться неверному толкованию,
а так же, дабы усилить воздействие мои слов, напомнил о недавней истории
клеветы против нас. Он ответил, что это слишком жёсткое требование и он не
знает, согласится ли на это Масенго. Для меня было ясно, что если Масенго не
согласится дать мне этот документ, посчитав, что он делает что-то неправильно,
то ответственность за это отступление никак не может быть взвалена на наши
плечи. Так я и сказал ему.
Разговор был прерван, поскольку «Крутой» отправился
посоветоваться со своими товарищами. В этот момент раздался телефонный звонок с
Главной Базы; гвардейцы давили и Азима отступил без боя; солдат было много и
они шли тремя колоннами, во время отступления наши люди были атакованы, но не
понесли жертв; однако, один дозорный укрылся где-то от авиационной атаки,
предшествующей наступлению, и Азима не питал никаких надежд на то, что он
спасся; его имя Сулейман. Другой дозорный, конголезец, бывший с ним, так же не
появился.
Я тотчас же отправился сообщить обо всём этом Масенго и
предложить организовать немедленное отступление, на что он согласился; «Крутой»
взял слово, чтобы сказать, что они обсудили положение и приняли решение об
окончательном отступлении из Конго. Руководитель военной полиции был на этом
совещании и слышал весь разговор; вскоре после этого, буквально в пять минут
исчезли все телефонисты, вся военная полиция бежала, и абсолютный хаос
воцарился на базе.
Я предложил Масенго, чтобы он занялся своими людьми, а я
организую отступление со всех пунктов, где находятся кубинцы; так и было
сделано, я распорядился, чтобы вся амуниция, в том числе и радиопередатчик,
была спрятана в заранее обустроенных убежищах; мы должны были, спрятав все
боеприпасы и тяжёлое оружие, в ту же ночь уйти с базы, предав огню всё, что там
осталось; сам я буду ждать внизу, у озера. Нужно было тащить портативный
передатчик, с помощью которого удавалось поддерживать связь с Кигомой и Главной
Базой; по крайней мере, мы могли получать и отправлять сообщения, несмотря на
то, что технические характеристики аппарата были ограничены радиусом действия в
20 километров, а до танзанийского порта было 70 километров.
С коротким интервалом по радио была отправлена серия
телеграмм, демонстрирующих ситуацию этим днём 18 ноября:
«Рафаэль,
Всё рушится, войска и крестьяне переходят к врагу. Больше нет надёжных
конголезских войск. С сегодняшнего дня наша связь через главный передатчик
может быть прервана, мы поддерживаем связь с Кигомой с помощью вспомогательного
оборудования. Чанга здесь из-за технических трудностей. Срочно требуется экипаж
и лодки в хорошем состоянии».
Однако в конечном итоге Чанга сумел переправиться через
озеро с огромным «грузом» женщин и детей, что спровоцировало ссору с комиссаром
Кигомы, поскольку тот заявил, что ему привезли лишь бродяг и паразитов, которых
необходимо возвратить туда, откуда мы их взяли; этого мы, конечно же, не
сделали.
В этот же день Рафаэль выслал телеграмму, в которой заявлял
следующее:
«Тату,
Второй разговор с Кавава; мы энергично разъяснили ему положение и
потребовали немедленной поставки материалов, он пообещал решить вопрос, прежде
чем уедет в Корею. Мы видели по дороге в Кигому грузовик с небольшим
количеством вещей для посёлка. Вчера говорили с Камбоной, он обещал заняться
этим делом и сегодня дать нам ответ о результатах разговора с президентом. Это
был прямой и окончательный способ призвать к их ответственности. Мы говорили с
русскими и китайцами, описав им издевательскую ситуацию с поставками, которые
они отправляют в Конго. Мы предлагаем поговорить с послами ОАР, Ганы и Мали,
чтобы сообщить им, что, по результатам соглашения в Аккре, Танзания не
поставляет материалов националистам, которые сопротивляются белым наёмникам,
ответственность за уничтожение [Революции] падёт на африканских лидеров и правительство
Танзании. Кабила в координации с нами беседует с правительственными фигурами,
повторяя то же самое, а так же с советскими и китайскими товарищами в том же
духе».
Я послал ему такой ответ:
«Рафаэль,
Мы хотим знать результаты последнего доклада на Кубу по поводу комиссии для
обсуждения вопроса с правительством Танзании. Что касается обсуждения с
правительствами Ганы, Мали и ОАР, то это надо сделать в форме вопроса. Каким
было соглашение в реальности и если, по его результатам, мы остались в таком
положении, в котором сейчас находимся? Полагаем, что пытаться что-то делать уже
слишком поздно. Эта деятельность займёт около месяца и это не даёт нам ничего.
Думаем об эвакуации базы, и об эвакуации большинства кубинцев на втором этапе.
Мы остаёмся маленькой группой в виде символа престижа Кубы. Сообщи на Кубу».
Я намеревался эвакуировать больных, слабых и всех у кого
«тряслись коленки» и остаться с маленькой группой для продолжения борьбы. С
этой целью я провёл небольшой «тест на решимость» среди товарищей бойцов,
который дал разочаровывающие результаты: почти никто не был готов продолжать
борьбу, если это зависит от его собственного желания.
Среди проблем эвакуации, которую мы планировали, была такая;
Мафу послал двух из своих людей провести разведку в Касиме, и эти люди не
вернулись; было решено, что другой товарищ отправиться на их поиски и все трое
прибудут в кратчайшее время. Бойцы должны были организовать хорошие укрытия для
тяжёлого оружия, которое невозможно было транспортировать и двигаться вместе с
остальными; некоторые товарищи вроде Мбили и его группы должны были проделать
долгий марш, если бы мы решили оставить нижнюю базу рано утром. Было
подсчитано, исходя из закономерностей вражеских атак, что нам остался лишь один день
отдыха, после чего противник вновь перейдёт в наступление; эта передышка позволила нам уйти с относительной лёгкостью, но всё равно мы должны были принять меры
чтобы избежать огневого контакта и спасти большинство вещей.
Наши трое больных вместе с Ньенье, - ответственным за базу,
- выдвинулись на лодке в направлении деревеньки под названием Мукунго, где мы
думали организовать сопротивление, взяв с собой несколько тяжёлых орудий,
принадлежащих отряду Ази, но не все, ибо разложение так же поразило
конголезскую часть нашего войска, и африканцами было оставлено множество вещей.
Конголезцы направились в зону Физи; сначала я собирался остановить их, но,
подумав, разрешил им отправляться туда, куда они сами захотят, поскольку в момент
окончательной эвакуации, если она произойдет, мы не сможем увезти с собой всех.
Ранним утром мы предали огню дом, который служил нам
обителью в течение почти семи месяцев; здесь было много бумаги, множество
документов, которые могут быть в спешке забыты, и лучше ликвидировать всё за один раз.
Через некоторое время, уже днём, начали пылать оружейные склады; кто-то решил поджечь их, не проконсультировавшись ни с кем, поскольку ни Масенго, ни
я не давали приказов такого порядка, напротив, мы пытались убедить конголезцев
в важности перемещения материалов, если не на новую базу, то, по крайней мере,
в близлежащие горы. Ничего из этого сделано не было, и кто-то из них дал огоньку,
в результате чего было потеряно множество боеприпасов. Наблюдая за
искусственным фейерверком, я расположился на первом холме дороги в Джунго,
ожидая отставших. Таких было много, и они приходили, казалось, уставшие от
векового труда, с отсутствием жизненных сил; оставляя части тяжёлых орудий, они
пытались облегчить свою ношу, не предавая значения важности данного оружия в
бою. В группах практически не было конголезцев и всё тащили кубинцы; я
настаивал на необходимости ухаживать за этим оружием, жизненно важным для нас,
в случае, если мы должны будем выдержать последнюю атаку, а люди шли, волоча ноги, и
делая частые остановки, нагруженные пушкой и пулемётом, оставив ещё два по
пути.
Я ожидал команду связистов; в 6 часов мы должны были
осуществить первый сеанс связи, и я высматривал руководителя группы, Турна,
который должен был спуститься с противоположного Главной Базе холма к озеру.
Это приводило в отчаяние; холм, с которого можно было спуститься за 10 минут,
товарищи преодолевали 3 часа и наконец прибыв, они должны были перевести
дыхание чтобы продолжать путь. Я приказал им оставить всё лишнее и пытаться
идти быстрее; среди лишних вещей, брошенных телеграфистом, оказался
телеграфный ключ, и теперь необходимо было его разыскать. Я серьезно поговорил
с операторами, указав на важность, которую они имеют для радиокоммуникации,
побуждая их сделать новое усилие, чтобы достичь точки концентрации. Они
попытались осуществить регулярный сеанс связи в 10 часов, но ничего не вышло.
Мы продолжили тяжёлый путь; трое товарищей, не имеющих навыков хождения по
горам, шли исключительно благодаря силе духа.
Мы продвинулись очень недалеко; нормальный пешеход должен
был преодолеть расстояние от Кибамбы, где находилась наша база, до Джунго за
три или четыре часа. В три часа дня, когда должен был быть осуществлён второй
радиосеанс с Кибамбой, до точки концентрации было ещё достаточно далеко. В этот
час нам удалось отправить следующее сообщение:
«Чанга,
Мы потеряли базу, действуем в чрезвычайном порядке, срочно ответьте,
можете ли вы прибыть этой ночью»
Затем второе сообщение:
«Чанга,
Сегодня враг пока ещё не достиг берега, наша позиция в Джунго, в 10
километрах на юг от Кибамбы. Масенго решил оставить борьбу и для нас лучше
покинуть страну как можно раньше».
Выражение лиц всех присутствующих товарищей, когда ими был
услышан «призыв» к окончательному отступлению, изменилось, словно по мановению
волшебной палочки. Нашим последним сообщением являлся вопрос к Чанга – прибыл
ли он. Сообщения готовились с помощью телеграфного ключа, и необходимо было
дешифровать их и кодировать ответы. Ответом, видимо, было: «Сюда никто не приехал».
В продолжение, товарищи с того берега озера заявили, что испытывают трудности с
радиостанцией, после чего вышли из эфира. Послание должно было обозначать, что
в Кигому не прибыл ожидающийся кубинский экипаж, оно было зашифровано раньше и
никак не вязалось с нашим вопросом. Видимо, у Чанга были проблемы на озере (над
которым в тот день кружила вражеская авиация), что могло обозначать потерю
лодок и, следовательно, потерю возможностей для выезда; лица товарищей вновь
скрылись под масками вековой усталости и тревоги. Мы сделали ещё одну попытку
установить контакт в семь вечера и вновь потерпели неудачу; условия озера
позволяли нашему маленькому аппарату осуществлять хорошую передачу только в три
часа дня.
К вечеру прибыли в Джунго; царил беспорядок, еды
приготовлено не было. Мы подсчитали людей; отсутствовали четверо: дозорный,
который был потерян во время вражеского наступления, двое, ушедшие в разведку в
Касиму и четвёртый, вышедший с одной из групп с Главной Базы и необъяснимо
исчезнувший. В Касиму был отправлен боец для поиска двух товарищей, но тот
вернулся, никого не обнаружив. Испугавшись быть оставленным в Конго, он сделал
лишь поверхностный осмотр территории; подсчёт затраченного времени прямо
указывал на это, но я ничего не сказал, поскольку ничего уже было не исправить.
Мы организовали группу под руководством Ребокате дабы занять дорогу, которая
вела из Нганья по горам, и доминировать таким образом над обоими пунктами, где
могли бы появиться наступающие гвардейцы – над горами и над озером. Когда люди
отправились к избранным позициям, послышался взрыв на вершине холма, по
которому проходила дорога. Так как территория была заминирована, мы
предположили, что это наступающие гвардейцы, а мы уже не имели времени для
организации защиты на высоте. Бойцы укрепились на дороге, сформировав эшелон
ограниченной обороны, а мы продолжили путь к Селе, деревне, расположенной
вблизи Джунго.
Попытки радиосвязи в 6 и в 10 часов 20 ноября так же
провалились. Движение телеграфистов было настолько медленным, что мы пришли в
Селе только днём, в то время, как путешествие должно было занять не больше
часа. Там находилось большинство наших людей, и мы нашли кое-чего, чтобы
утолить голод. Когда наступил вечер, прибыл Банхир, парень, отставший в ходе
марша. Растянув связки, он упал, и попросил товарища захватить его рюкзак и предупредить
других, а сам остался, ожидая помощи; его приятель не исполнил просьбы, или
исполнил её плохо, и утром Банхир всё ещё находился там, где произошла
неприятность, в полном одиночестве; он оставался на нашей базе до 9 утра 20
числа, когда наконец сумел покинуть её, утвердившись во мнении, что его
оставили. Не было никакого вторжения гвардейцев на базу; все дороги были пусты,
все дома покинуты.
В 2:30 установили контакт с Кигомой; посланный доклад гласил:
«Всего людей для эвакуации менее 200, каждый новый день будет всё более
сложен. Точка Селе, где мы дислоцируемся, находится в 10 или 15 километрах к
югу от Кибамбы».
В ответ мы получили долгожданное:
«Тату,
Решено этой ночью пересечь озеро. Вчера комиссариат [Кигомы] не
позволил нам сделать это».
Люди впали в эйфорию. Я поговорил с Масенго, предложив
покинуть этот пункт ночью. Из-за того, что здесь было много конголезцев,
состоялось оперативное заседание Главного Штаба, на котором было решено, что Жан
Паулис останется в Конго со своими людьми, а мы (кубинцы) и другие руководители
эвакуируемся; местное войско остаётся здесь, у озера, причём, никому из них не
было сообщено о нашем отступлении: дабы они не стали его свидетелями, под
различными предлогами отряды были направлены в соседнюю деревню. Прибыло
небольшое судно, всё ещё находящееся в нашем распоряжении для поездок между
различными пунктами озера, которое увезло большинство конголезцев; однако те из
них, кто был включен в наши отряды, что-то заподозрили и захотели остаться; я
приказал провести отбор тех, кто демонстрировал наилучшие боевые качества до
сего момента, для того, чтобы увезти их в качестве кубинских граждан; Масенго
разрешил делать то, что мне покажется нужным.
Для меня ситуация была переломной: два человека, посланные
на разведку в Касиму, останутся забытыми, если не прибудут в ближайшие часы2; едва ли мы могли уйти от потока лжи,
изливаемой на нас как внутри, так и вне Конго; моё войско было разномастным,
но, тем не менее, я ещё мог рассчитывать человек на 20, которые нехотя, но
последуют за мной. А что делать потом? Все революционные руководители бежали,
крестьяне с каждым разом проявляли всё большую враждебность к нам. Но мысль
отступить, очистить территорию от своего присутствия, - как мы сделали, -
оставив там беспомощных крестьян и вооружённых, но незащищённых вследствие
своей неспособности к борьбе людей, обречённых на поражение и ощущающих, что их
предали, вызывала острую боль в моей душе.
Для меня остаться в Конго не было бы самопожертвованием; ни
на один год, ни на пять лет, чего пугались мои люди; это была часть борьбы,
идея которой была сформулирована в моём мозгу. Я мог разумно надеяться, что 6
или 8 парней останутся со мной из-за искреннего желания сражаться дальше; остальные
сделали бы это из-за своего долга, кто-то из личного отношения ко мне, другие
исходя из морали Революции, и я жертвовал бы людьми, которые уже не могли
драться с былым энтузиазмом. В Конго они сделали не очень много, я тоже, и я
ощущал это; как-то, меня в шутливом тоне спросили, каково моё мнение о некоторых
конголезских руководителях, и моя реакция была крайне резкой; я сказал, что
сначала нужно было спрашивать, какова была наша деятельность в Конго, можем ли
мы, положа руку на сердце, сказать что она была самая правильная; я так не
думаю. Последовало враждебное, тягостное молчание.
На самом деле, мысль остаться циркулировала в моей голове до
самого последнего часа, и возможно я так никогда и не принял бы решения, если
бы не был ещё одним беглецом.
Форма, в которой конголезцы осуществляли эвакуацию, казалась
мне унизительной; наше отступление было простым бегством, и, что ещё хуже, мы
были соучастниками обмана, с помощью которого Генеральный Штаб оставил часть
бойцов в Конго. С другой стороны, кем я был сейчас? Мне казалось, что после
моего прощального письма Фиделю, товарищи начали смотреть на меня как на
человека других широт, далёкого от конкретных проблем Кубы, и я не мог
требовать от них остаться здесь в качестве финальной жертвы. Так я провёл последние
часы в Конго, одинокий и растерянный, и, наконец, в 2 часа ночи прибыли суда с
кубинским экипажем, который, приехав в Кигому этим же вечером, немедленно
отправился в путь. Народу было достаточно много, а на дворе уже поздний час; в
качестве последней границы для выезда я отметил три часа ночи; в половине
шестого уже расцветало, и мы должны были быть на середине озера. Была
организована эвакуация; поднялись на борт больные, потом Генеральный Штаб
Масенго, - около 40 человек, избранных лично им, - затем поднялись все кубинцы и
начался тяжёлый спектакль, грустный и бесславный; мы должны были отказывать
людям, умолявшим взять их с собой; ни одного величественного шага не
наблюдалось в этом отступлении, ни одного жеста непокорности. Конголезцы взвели
пулемёты и имели людей, способных стрелять из них, и, продолжая старый обычай,
хотели запугать нас атакой с земли, но ничего этого не произошло: только стоны
доносились с берега, в то время как главарь беглецов, сыпля проклятиями,
обрубал швартовые.
Хотелось бы привести здесь имена тех товарищей, на которых я
всегда мог положиться из-за их личных качеств, их веры в Революцию и их
решимости выполнять свой долг независимо от того, что произойдёт потом.
Некоторые из них в последнюю минуту тоже дрогнули, но можно сделать скидку на эту
последнюю минуту, ибо эта слабость была объяснена их маловерием, а не
отсутствием решимости пожертвовать собой. Было, конечно, больше товарищей такой
категории, но я не имел тесной связи с ними и не могу подтвердить их позицию.
Это неполный список, сугубо личный, сильно подверженный субъективным факторам;
надеюсь, меня простят те, кто сюда не попал, но уверен, что был в той же
категории: Мойя, Мбили, Помбо, Ази, Мафу, Тумаини, Иширини, Тиза, Алау,
Вазири, Агано, Хукуму, Ами, Амия, Сингида, Аласири, Ананане, Ангалия, Бодала,
Анара, Мустафа, врачи Куми, Физи, Морогоро и Кусулу и непревзойдённый адмирал
Чанга, господин и хозяин озера. Особого упоминания заслуживают Сики и Тембо, с
которыми я часто, а и иногда, очень резко,
спорил по поводу оценки ситуации, но я всегда чувствовал их преданность.
А последняя строка для Али, хорошего солдата и плохого политика.
Мы пересекли озеро безо всяких проблем, несмотря на
медленный ход лодок, и, в самый разгар дня, прибыли в Кигому, одновременно с
грузовым судном, следовавшим из Альбервиля.
Казалось, паром сорвало крышку чайника и ликование кубинцев
и конголезцев, словно кипящая жидкость переполнила небольшую чашу судов,
ошпарив меня, но не заразив своим весельем; в течение этих последних часов в
Конго я чувствовал себя одиноким как никогда не чувствовал, ни на Кубе, ни в
одном из моих путешествий по миру. Я мог бы сказать: «Сегодня я вновь оказался
одинок на своей дороге».
1. В дни засады в Катенге этот руководитель пытался убедить
своих людей, используя различные аргументы.
2. Они были спасен через месяц группой добровольцев,
состоящей из Иширини, Айя, Аласири и Абаду под руководством Сики и в
сотрудничестве с Чанга и группой моряков, прибывших в последнюю минуту.
