Хосе Аморин
С исторической точки зрения, тот политико-идеологический путь, по которому следовали FAR, можно было бы назвать «новой аргентинской левой». Это движение, не расставаясь с классическим марксизмом ленинского толка, включило в себя ряд националистических концепций и методов борьбы, которые, с одной стороны, были крайне далеки от классической левой идеологии, а с другой – подняли политическую платформу FAR на новый уровень, возвысив её над устаревшими концепциями марксистов. В стратегической мысли FAR, впервые в истории аргентинской левой, были сконцентрированы понятия захвата Власти. Думать и действовать, чтобы взять Власть. До тех пор, пока FAR не ознаменовали рождение «новой аргентинской левой», самые могущественные красные силы страны – Коммунистическая и Социалистическая партии, - ограничивались тем, что, выставляя напоказ революционную риторику, тем не менее, никоим образом не стремились непосредственно к Революции. Ничего общего с конкретной политикой их революционные бредни не имели. В ответ на это, правящая хунта предоставила данным партиям ограниченное право на протест, агитацию и участие в политической жизни страны. Таким образом, можно сказать, что оппозиционность коммунистов и социалистов была фиктивной и призрачной. Более того – обе эти партии в своё время отличились борьбой против перонизма: в 1945 году обе входили в Демократический Союз, боровшийся против Перона, а в 1955 обе же поддержали «Освободительную Революцию», отстранившую генерала от власти.
Дабы осознать то, что произошло с FAR, мы должны заглянуть вглубь истории – в первую половину 50-х, когда была рождена троцкистская фракция «Рабочее Слово» (Palabra Odrera), которая признавала перонизм движением, представляющим интересы рабочего класса, а так же, посредством своих синдикатов, поддерживала первое Перонистское Сопротивление до самого 1959 года: т.е. до провала всеобщих забастовок трудящихся и саботажной тактики перонистов. С этого момента подавляющее большинство секторов «Рабочего Слова», ведомых Науэлем Морено, покаявшимся за «национал-троцкистский уклон», удалились от перонизма. Несколько лет спустя, убойные дозы геваризма и фокизма превратили «Рабочее Слово» в «Революционную Партию Трудящихся» (Partido Revolucionaria de los Trabajadores), откуда впоследствии, в 1970 году, вышла вооружённая группировка «Революционная Народная Армия» (Ejército Revolucionario del Pueblo) Марио Роберто Сантучо.
Но не все троцкисты отвергли перонизм. Находившийся в меньшинстве сектор «Рабочего Слова» под управлением Васко Бенгочеа, хотя и не присоединился к перонистскому движению, но действовал в его рамках: он установил тесный контакт с Джоном Уильямом Куком в особенности и с фракцией Революционного Перонизма в частности. В 1962 году Бенгочеа встречался с Че Геварой, договорившись о помощи, которую фракция Революционного Перонизма окажет Геваре в деле развёртывания континентально антикапиталистической революции. Однако, взгляды Бенгочеа были довольно далеки от взглядов Че: в отличие от него Бенгочеа делал ставку не на сельскую герилью, а на вооружённые действия в городах. Так же Гевара не мог понять, почему троцкист Бенгочеа поддерживает «националистическую линию», свойственную перонизму. В самом деле: Гевара считал группу Бенгочеа ультралевой, не относящейся к перонизму. Такая путаница была свойственна тем временам – например, группу Джо Бакстера (Национал-Революционное Движение Такуара – Movimiento Nacionalista Revolucionario Tacuara) многие считали крайне правой, откровенно фашистской, использующей «скрытую» фашистскую риторику. Но факт был фактом: и троцкисты Бенгочеа и люди Бакстера идентифицировали себя с одним и тем же движением – движением Революционного Перонизма.
В 1963 году Бенгочеа сформировал «Вооружённые Силы Национальной Революции» (Fuerzas Armadas de la Revolución Nacional): группу, реализовавшую несколько небольших операций в рамках городской герильи. Кроме того, FARN занимались разработкой плана по развёртыванию в провинции Тукуман сельской партизанской войны, ибо один из руководителей группы, некто Сантилли, являлся врачом, практикующим в «Рабочей Федерации Трудящихся Сахарной Промышленности провинции Тукуман».
В 1964 году группа в прямом смысле самоуничтожилась: взлетел на воздух склад взрывчатых веществ организации в одном из пригородов Буэнос-Айреса. Бенгочеа, Сантилли, а так же несколько других ключевых людей FARN, разлетелись на куски. Аманда Перальта тогда спаслась чисто случайно – она была арестована и провела три или четыре года в тюрьме.
По выходу из мест заключения, она участвовала в основании «Fuerzas Armadas Peronistas», и, в 1968 году, наряду с другими, Аманда была вновь арестована во время попытки FAP начать сельскую герилью в Тако Рало.
Другой группой, которую можно было бы причислить к предшественникам «новой аргентинской левой», являлась марксистская группа «Praxis», основанная Сильвио Фрондиси в середине 50-х. «Praxis» активно поддерживала борьбу перонистских повстанцев из «Uturuncos» в горах Тукумана, и распалась в 1960 году. Многие члены этой группы впоследствии в индивидуальном порядке примкнули к фракции Революционного Перонизма: одним из таких был Норберто Марио Франко, который, между 1963 и 64 гг. помогал Густаво Реарте в учреждении «Перонистской Революционной Молодёжи» (Juventud Revolucionaria Peronista) и «Революционного Перонистского Движения» (Movimiento Revolucionario Peronista).
Как «Рабочее Слово», так и «Praxis» были учреждены ещё задолго до триумфа Кубинской Революции. И, в этом смысле, эти группы можно считать истинными предшественниками «новых левых». Так как Кубинская Революция являлась своеобразным водоразделом латиноамериканского левого движения, поделившего его на то, что было «до Кубы», и на то, что было «после Кубы». Рождение «новой аргентинской левой», в контексте которой нужно рассматривать и «Fuerzas Armadas Revolucionarias», и «Ejército Revolucionario del Pueblo», и «Fuerzas Armadas de Liberación», являлось побочным эффектом Кубинской Революции, логическим изменением курса классической левой идеологии в соответствии с изменившимся контекстом политической борьбы.
По этому поводу я позволю себе процитировать несколько параграфов из труда, написанного Эдуардо Хосами:
«Это были времена «новой левой». Кубинская революция, кажется, открывала для нас новый курс развития Латинской Америки, который традиционные левые партии исключали для себя. Сохранение лидерства перонизма в народных массах открыло новые горизонты «непонимания» для «официальных» социалистов и коммунистов, которые никак не могли осознать феноменальность перонистской идеологии. И, наконец, ожесточённая полемика между социалистическими лидерами, боровшимися между собой за титул «наиболее ортодоксального коммуниста», стимулировала людей, которым была отвратительна вся эта возня вокруг Ходжи, Мао и Хрущёва, на поиск нового идеала. Так появилась передовая статья в «Новой Политике», которая, после перечисления всех возможных теоретических вопросов, стоящих на повестке дня, требовала найти «национальный путь к социалистической революции».(…) В шестом номере «Rosa Blindada» (Бронированной Розы) – журнале, выражавшем мнения наиболее известных коммунистических интеллектуалов, - был напечатан опус «Социализм и человек на Кубе» - письмо Че Гевары, написанное главному издателю журнала «Марш на Монтевидео», которое станет не только «библией этических идеалов» для «новых левых», но и основой, на которой Джон Уильям Кук напишет свои «Основы революционной культуры и политики». Именно Кук, проведший несколько лет на Кубе, своим произведением стимулировал перонистов к открытости по отношению к левому мышлению…Но процесс мутации «классической левой» идёт не только на страницах газет и журналов. Во многих университетах, а так же в некоторых профсоюзных секторах, «новая аргентинская левая», частенько связанная с Революционным Перонизмом, начинает свою активную работу».
Такова блестящая ретроспектива Хосами. Аргентинские марксисты страдали с самого своего рождения и умерли, не вызвав никакого сочувствия у рабочего класса. Им на смену пришли «новые левые», характерной чертой которых был не окаменелый догматизм, а восприятие политической реальности, приспособление к ней и, как следствие, приближение к перонизму.
Именно группы молодёжи, приверженной «новой аргентинской левой», между 1967 и 1968 годами объединились, создав FAR. Организацию, которая на последующих этапах перешла в лагерь перонистской идеологии. В отличие от первых «прото-монтонерос», которые изначально поняли революционную суть перонизма и объединились в военно-политические группы, FAR прошли тот же этап ещё будучи революционными марксистами-ленинцами. Вскоре они поняли, что революция невозможна без рабочего класса. Рабочий класс Аргентины практически полностью принадлежал перонизму, а следовательно – сделать революцию можно только находясь в перонистском лагере.
Таким образом, зазвучал термин «entrismo» (проникновение), хотя сам я ненавижу его и считаю уничижительным по отношению к FAR. FAR вошли в перонистский лагерь публично, не отрицая никогда своего происхождения и марксистских идей, благодаря которым они получили известность. Почему-то, именно «проникновение» в перонистский лагерь FAR вызвало внутри данного лагеря огромное количество дискуссий. Как будто товарищи забыли, сколько людей пришло в перонизм завернувшись в флаг «Фаланги». Но эти люди никогда не были осуждаемы, хотя все мы прекрасно помним, как бОльшая часть националистов в 1955 году поддержала «Освободительную Революцию», бросившую Родину в лапы олигархии и иностранного капитала. Помним и о громадных уличных столкновениях конца 50-х, начала 60-х годов, когда перонисты сражались с клерикальными националистами за право светского обучения. Помним и о том, как националисты помогали правительственным силам подавлять «коммунистические» стачки рабочих, организованные Перонистским Сопротивлением…
Но после того, как в перонистское движение в массово стали вливаться товарищи, происходившие из левого лагеря, правые начали называть это «инфильтрацией». Да, «инфильтрация» агентов государства или идеологических врагов присутствует в любой организации…, но когда об «инфильтрации» говорили люди из правого лагеря, исторически насквозь пронизанного различными провокаторами и агентами спецслужб, это было забавно.
Более того: когда Перон говорил об инфильтрации в перонистское движение вражеских сил (особенно часто он упоминал об этом в период 67-68 гг.), он имел в виду, прежде всего тех, кто, называя себя перонистами… одновременно шёл на соглашение с правящей военной хунтой. Т.е. он имел в виду тех, кого позже стали именовать «правыми перонистами».
Перон, хотя и был общеизвестным антикоммунистом, главным врагом Латинской Америки рассматривал отнюдь не международный коммунизм во главе с СССР, а североамериканский империализм, который считал худшим из двух зол. Кроме того, генерал видел перонизм как движение, открытое для всех тенденций. Поэтому он никогда не клеймил присутствие марксистов в нашем лагере. Он не сделал этого ни в отношении Пуиггроса, ни в отношении Абелардо Рамоса, ни в отношении Кука, ни, уж тем более, в отношении создателя «Перонистского Революционного Движения» Густаво Реарте, с которым его объединяли узы дружбы и взаимного уважения.
В связи с этим, Перон писал:
«…пока другие сектора (Коммунистическая Партия) не присоединяются к нашей борьбе, которая рано или поздно перерастёт в войну за освобождение (…) Я не думаю, что возникнут проблемы в деле консолидации всех сил, борющихся за национальное освобождение Аргентины…»
Ни «проникновение», ни даже «инфильтрация».
Перонизм был движением, которое было открыто для всех политических концепций, совпадающих с его главными целями: социальная справедливость, независимость, лидерство Перона.
Для FAR решение войти в перонистский лагерь, стать перонистами, было довольно тяжёлым и наталкивалось на многочисленные противоречия. В своей вооружённой практике они были гораздо ближе к марксистской «Революционной Народной Армии», чем к «Монтонерос»: в то время, как наша Организация всегда отказывалась от осуществления совместных эффективных акций с ERP, FAR на момент вхождения в наш лагерь, имели широкую совместную практику с этой группой. Для нас ERP были возможными противниками – наши эксперты предсказывали возможную конфронтацию с ERP после победы перонистской революции.
Что касается нашего «национального социализма», то он имел мало общего с идеей государственной собственности на средства производства, являвшейся конечной целью борьбы FAR.
Пердиа пишет: «Мы воспринимали «национальный социализм» как справедливый синтез идей, как третью позицию между коллективистским коммунизмом и индивидуалистическим капитализмом». Это, конечно, чрезмерное упрощение, так как вышеупомянутое определение относит нас к лозунгу «ни гринго, ни марксисты, только перонисты!», придуманному т.н. «правыми перонистами» с целью противостоять нашей идее «национального социализма». Лично для меня перонизм не был промежуточным звеном между коммунизмом и капитализмом, но идеологической конструкцией, отличающейся от обоих.
Но я упомянул о Пердиа лишь потому, что, как член правления «Монтонерос», он стал одним из главных героев переговоров, закончившихся заключением союза с «Fuerzas Armadas Revolucionarias», которые окончательно влились в «Монтонерос» после 1973 года.
Jose Amotin “Montoneros. La buena historia”
