Хосе Аморин
В какой то момент развития нашей вооружённой группировки, «Монтонерос» перешли к тому, чтобы стать настоящей Организацией. В этом термине мы концентрировали идею, состоящую в том, чтобы придать функционированию нашей формации более упорядоченный характер, стать более похожей на подпольную армию. Но, в то же время, придать группировке некий характер средневекового мистического рыцарского ордена. Это явление не было присуще исключительно «Монтонерос» - фактически то же самое происходило и с «Перонистской Молодёжью» в середине семидесятых.
Партизанская церковь…
У каждого из нас были свои причины для того, чтобы рисковать жизнью: кто-то спасался от тошнотворного бытия, кто-то стремился положить жизнь за высокие политические идеалы, кто-то был оппортунистом и действовал просто «ради веселья». Так же были различны идеологические мотивы, глубокие образы, которые толкали нас на военно-политические действия. Но я могу сказать, что религиозные представления и христианские нравственные убеждения, доходившие до фанатизма, главным выразителем которых позднее стал Фирменич, были довольно сильно развиты в нашем историческом движении, правда, для меня, яростного антиклерикала и сторонника свободной любви, эти воззрения изначально вообще были мало близки.
Чувство вины, связанное с нашей кровавой деятельностью и глубокая христианская вера, заставляли боевиков требовать усиления социальной работы с бедными и неимущими. Позднее, христианская догматика будет накладываться на догматику революционную, определяющую наши политические действия: не гнев, жажда мести или обиды на правительство стали руководить нашей борьбой, но только желание положить конец порабощению слабых в священной войне против несправедливой общественной системы, в которой меньшинство властвовало над большинством, уничтожая свободу. Среди этих людей, заразившихся христианско-политическими догматами, оказался и я.
Как я уже заметил, каждый имел свои собственные идеологические и моральные мотивации, толкающие нас на действие. Которые не стали преградой для того, чтобы в конце 60-х мы, собравшись вместе, учредили собственную Церковь, которая, при всех наших различиях, объединяла нас, делала каждого из нас своей частью, в которой каждый из нас получал свой кусок Вечности: мы были братьями и сёстрами, породнившимися не столько идеологией, сколько верой и эта религиозная связь была куда более крепкой, чем все ранее существовавшие связи (политические, региональные, социальные, родственные).
Относительно этого парадоксального явления Хуан Карлос Данте Гульо написал:
«Во многих культурах существует пословица, которая говорит о том, что дети похожи на своих родителей. Первый элемент, отличавший воинственную молодёжь 60-70-х годов, состоял в том, что она смотрела на мир глазами своих родителей, недовольных существующей системой. А, следовательно – отсюда проистекало желание изменить этот мир в лучшую сторону: мы говорили, что эпоха была несправедливой, объясняли почему и со всей серьёзностью начинали сражаться за её преобразование.
Но это новое поколение так же и разительно отличалось от прошлой генерации: отношения с девушками, отношения между друзьями, отношения со своей группой товарищей были уже не такими, какие бытовали в эпоху наших родителей. Более того: на плечи нашего поколения была взвалена непосильная ноша ответственности: тяжесть исторической, моральной, материальной, политической, идеологической ответственности – мы должны были, подобно каким то монахам, взять на себя груз исторических противоречий нашего народа…Я не думаю, что в Европе существовало подобное же массовое молодёжное явление, как наше. Я видел, как это явление постепенно росло и, в конце концов, приняло гигантский размах. Образовав новую реальность бытия.
Вот хороший пример: это был 1971 год, мы пришли на кладбище в Оливос почтить память генерала Валье и Хосе Леона Суареса; патриотов, расстрелянных в тюрьме диктатором Арамбуру. Нас собралось жалкий десяток человек. Это был холодный и дождливый июньский день, очень грустный зимний день, в который обычно в голову лезут мысли о своём одиночестве и ничтожности. Тогда я сказал своему приятелю: «Сумасшедшие мы…Поэтому нас так мало». «Спокойно, - ответил тот, - люди прекрасно соображают, что происходит вокруг, но есть моменты, когда они слабо выражают свою волю, а бывают моменты, когда эта воля прорывается наружу и сносит всё к чертям на своём пути. Но бывают моменты, когда появляемся мы – те, которые несут на себе всю ответственность за народ, являются солдатами народа. Именно мы будем направлять волю народа, когда она прорвётся наружу». По прошествии двух лет наша жалкая горстка выросла до нескольких тысяч человек, приходящих почтить память расстрелянных патриотов».
Большинство «протомонтонерос» конца 60-х годов, были, в основном, молодыми людьми, начинавшими свою деятельность в различных политических кружках или общественных организациях. Последователи революционного христианства, студенческой «новой левой», правого национализма: все они, в конечном итоге, были объединены под единым флагом перонизма. Идеологии, короткая история которой, напрямую была связана с насилием. В самом деле, задолго до появления «Монтонерос» в рамках Сражающегося Перонизма в течение 15 лет процветали концепции Перонистского Сопротивления, Революционного Перонизма и, наконец, Революционной Тенденции Перонизма. И все те товарищи, которые участвовали в перонистском движении на этих этапах, уже не представляли себе Перонизм без Насилия.
Но наше новое явление привнесло в движение новые же тенденции.
1) Агрессивный ответ на насилие властей. Ответ крайне противоречивый, в связи с нашими гуманистическими убеждениями: разве полицейские, в которых мы стреляли, не были такими же бедняками, как и мы?
2) Стиль жизни, соответствующий нашим намерениям изменить общество в пользу бедняков: например, каждый комбатант «Монтонерос» жил на сумму, эквивалентную минимальной заработной плате рабочего. Ни копейки больше. Личный доход, превышавший заработную плату трудящегося, осуждался всецело. Не являлось чем-то из ряда вон выходящим, когда такие люди отдавали бОльшую часть своих прибылей на благо движения. Например, Пердиа, который в 1968 и 1969 гг. заработал адвокатской практикой достаточно хорошие деньги, практически все свои средства отдал на финансирование политического действия «Монтонерос» в Тукумане и Сальте. Альбертина Пас, получившая в качестве наследства семейное предприятие, все доходы от него вкладывала в оснащение типографии группы «Descamisados», близкой к Организации, и впоследствии влившейся в неё. Аналогичная история произошла и с Грасиелой де Охеа Кинтаной.
3) И, в конце концов, религия самопожертвования. Решение отдать жизнь за счастье других, я бы сказал – смерть из-за любви к жизни.
Я знал, что могу умереть, но это не останавливало меня. Мы прекрасно понимали, что если мы не будем сражаться, наши дети и дети всех аргентинцев будут жить в несправедливом мире. А стоит ли вообще жить в таком мире? Мы не хотели достойной жизни для себя, мы хотели достойной жизни для всех. В синтезе, эта новая мораль «Монтонерос» порождала образ нового человека: справедливого человека, солидарного со всеми обездоленными. И наша идея о социализме – крайне смутно сформулированная идея «национального социализма», - являлась скорее концепцией философской, нежели политической и могла сводиться лишь к одному лозунгу: «взять власть, чтобы жить в аскетизме». Мы хотели заменить олигархию, грабившую страну в течение сотен лет, аскетичной, гуманной и справедливой аристократией, сформированной в ходе борьбы. Такова была наша вера, вера нашей Партизанской Церкви, объединявшей нас независимо от политических и идеологических пристрастий.
Роберто Пердиа в своих воспоминаниях касается той партизанской веры, соединявшей нас тогда и, с небольшим количеством исключений, объединяющей нас и теперь:
«Ты чувствуешь себя братом Фирменича? Братом этого сына шлюхи, предателя?» -спросила меня несколько дней назад одна молодая соратница, Марсела Барраге, не знавшая о нашем совместном с Фирменичем боевом опыте. Я ответил, что Фирменич мог быть кем угодно (я не считал его ни сыном шлюхи, ни предателем): высокомерным и несправедливым, неспособным признавать свои ошибки, глупым, ограниченным в политике, честолюбивым, неосторожным, ответственным за большинство наших провалов, толстым идиотом…Тут Канка Гульо, не любивший использовать оскорбления, поправил меня: «Не думаю, что «Пепе» можно называть толстым идиотом. Спору нет, имеются противоречия между потребностями Организации и потребностями народных масс: «Пепе» не понимает потребностей массового фронта и ещё меньше он понимает, чтО случилось с перонизмом за последнее время: именно это его непонимание является источником всех его ошибок». Я понял, что имел в виду Канка, но по-прежнему считал, что Фирменич – толстый идиот. Я не знаю, пробовал ли Канка обсуждать с Фирменичем ошибки прошлого: я знаю, что многие пытались это сделать, но у них ничего не вышло из-за ослиного упрямства Марио. Но, из-за этого общего прошлого, а так же той веры, которая нас объединяла во времена уличных боёв, невзирая на то, как я к нему отношусь, сегодня встретившись с Фирменичем, я бы пожал ему руку. Ибо, каким бы он не был плохим, он был мне братом»
Так же Пердиа утверждал, что боевые псевдонимы давались не только в целях безопасности. По этому поводу он написал:
«…Так же подразумевалось слияние личности с коллективным сознанием, уход от эгоистической концепции «я» к альтруистической концепции «мы». Это был добровольный акт подчинения, присоединение энергии индивида к коллективной энергии. Эта энергия и должна была быть инструментом, с помощью которого организация хотела преобразовать общество. Находясь внутри организации, каждый чувствовал, что его сила в контексте общей силы, способна изменить страну, изменить тысячи жизней. На самом деле, Организация не была окаменелой холодной структурой, сродни коммерческой конторе…это была живая система, внутри которой человек как бы заново рождался, организовывал свою личную жизнь, заводил «родственников»…Каждая новая встреча или воссоединение отражалась с помощью языковых кодов – получая боевой псевдоним человек как бы рождался внутри Организации – теперь его «я» принадлежало не ему, а коллективному разуму Организации»
Эта вера, объединяющая нас, была нерушимой и пошла трещинами лишь в 1973 году: начиная с убийства Руччи и безумного шага под названием «уход в подполье»: революционная вера теперь отождествлялась у большинства боевиков с верой в, своего рода, всезнающего оракула – в Национальное Руководство Организации. Тот, кто ставил под сомнение некоторые аспекты этой новой веры, тут же объявлялся еретиком, требующим осуждения на вечные муки ада. То есть – на смерть. Хотя, нужно признать, еретикам была дана возможность искупить свои грехи в чистилище: таких неверующих перемещали на самые опасные участки борьбы, неизвестные для еретика, где, рано или поздно, его настигала в лучшем случае тюрьма. Но, почти всегда, это «чистилище» заканчивалось смертью.
Jose Amorin “Montoneros. La buena historia”
