Путь страдания
Хосе Аморин
Не
только мой друг Хосе Сабино спрашивал меня «что мы делаем, зачем?», почему мы
стали партизанами? Этот вопрос мне так же задавал Каэтано де Лелья в октябре 1972
года: «Почему мы это делаем?». Тогда, в том месяце, я получил четыре пули в
ходе операции, которая, по сути, являлась глупой примитивной ловушкой.
Политическая недальновидность, бессмыслица, предательство – через несколько
лет, переваривая предыдущий опыт, я понял, насколько тогда всё было глупо.
Мы
должны были атаковать охрану фабрики «Санта Роза» в Ла Матансе. В шесть часов
утра, когда на работу заступали трудящиеся первой смены. Помимо экспроприации
оружия охранников, мы имели непосредственную идеологическую цель – вооружённая
пропаганда первого возвращения Перона…за пятнадцать дней до того, как он
собственно вернулся.
С
политической точки зрения, это было большой ошибкой: зачем было бороться за
возвращение генерала, когда он уже направлялся в Аргентину? Для того чтобы
народ знал, что мы способствовали возвращению Перона? Смешно. Со дня похищения
Арамбуру, народ знал, что возвращение Перона в Аргентину, возвращение его к
власти, есть главная и не подлежащая никаким пересмотрам, цель «Монтонерос». Мы
это доказали, реализовав десятки вооружённых мероприятий в течение почти трёх
лет. Эту цель мы щедро омыли кровью. Собственной кровью. Достаточно сказать, что ребята из «Перонистской
Молодёжи» распространяли среди рабочих сотни листовок с призывами встречать
Перона в аэропорту «Эсейса», используя обязательный лозунг «FAR и Montoneros –
наши товарищи!» (FAR y Montoneros son nuestros compañeros!).
Если
же говорить о непосредственной оперативной пользе той акции (т.е. о добыче
оружия), то нападение на пост охраны фабрики тоже было ошибкой. Мы могли бы
провести куда более эффективную акцию, вместо того, чтобы силами двадцати
человек нападать на охранную будку, где находилось не более пяти-семи
сотрудников. Кроме того, такое большое количество боевиков создавало опасность
«дружественного огня»: шальная пуля могла поранить любого из нас или же
какого-нибудь случайного работника, что в итоге привело бы к совершенно
обратному результату этой «политической» акции.
Учитывая
все эти факторы, я выступил против данного оперативного мероприятия. В котором,
– вследствие того, что я был самым старым и опытным бойцом, а так же командовал
наиболее многочисленной боевой единицей, - группой «Север», - мне выпала честь быть
руководителем. И которого бы никогда не состоялось, если бы перед нами не
стояла задача «крещения» новобранцев, не имеющих никакого боевого опыта, бойцов
трёх городских групп, из которых и состояла наша столичная северо-западная
колонна1. Северо-западную боевую
группу возглавлял ветеран перонистского движения, участник Первого
Сопротивления, «Дед» Лисасо. «Дедом» его прозвали потому, что ему было около
сорока лет. «Чёрный» Себастьян, - прибывший в столицу из Санта-Фе и позже
погибший во время штурма казарм в Формозе, - руководил западной боевой группой.
Капуано Мартинес, шеф нашей колонны всегда советовался со мною при реализации
тех или иных мероприятий, а затем уже решение обговаривалось с «Чёрным» и
«Дедом». После его гибели вся ответственность за разработку акций легла на
меня. И в тот раз Себастьяну и «Деду» мои доводы против нападения на фабрику не
показались весомыми. Не показались весомыми, потому что в реальности истинные
цели атаки были далеки от ранее изложенных.
В
тот момент внутри движения развернулась полемика, касающаяся судьбоносного
решения Национального Руководства: «Монтонерос» должны принять участие в
предвыборной президентской кампании Эктора Кампоры. «Кампора в правительстве –
Перон у власти!» - таков был главный лозунг той кампании. Решение не было
поддержано всеми слоями организации. Действительно, на различных уровнях было
очень мало таких энтузиастов, вроде меня, восторженно воспринявших возможность
участия в выборах, что подразумевало под собой переход от военно-политических
акций к акциям чисто политического характера. Многих товарищей терзали сомнения,
некоторые были настроены крайне против. «Чёрный» Себастян, например, лишь
формально согласился с решением руководства. Это был чистый оппортунизм. У меня
вообще создавалось впечатление, что он был политически необразованным типом,
верившим только в силу оружия. В любом случае, говорил он, будем ли мы
участвовать в кампании или нет, у нас на шее сидит куча новобранцев, которые
должны быть переведены в ранг «комбатантов», а для этого они должны участвовать
в акциях, дабы пройти испытание огнём и приобрести минимальный опыт. Именно
этот перевод он и намечал осуществить с помощью атаки на фабрику, которая
должна была стать «боевым крещением» большинства её участников.
«Дед»,
хотя и был в целом согласен с решением организации участвовать в политической
кампании, вообще не верил в возможность возвращения Перона: эти мерзавцы,
говорил он, не дадут Генералу сесть даже в самолёт! Так уже случалось в 1964 году, когда бразильские гориллы не пропустили борт Перона. Вооружённая борьба продолжится
так или иначе: или в формате стратегии «затяжной народной войны», или же в виде
повстанческих выступлений, кульминацией которых станет гражданская война.
Следовательно, «Дед» как и «Чёрный», выступал за привлечение в организацию новых
бойцов. Полемика между нами была крайне жёсткой. «Какого чёрта, «Малой», какого чёрта ты ссышь? Есть товарищи, которые думают,
что ты очень сдал…Ты хочешь дать им очередной повод для недовольства?» - спрашивал
«Дед». «Кто?! Кто так думает?! Это ты
думаешь, что я обоссался, а?! Ты, с которым мы вместе сражались больше десяти
раз, который видел, как я кидаюсь вперёд первым и ухожу последним, как я защищаю
своих людей до последнего патрона…И ты думаешь, что я обоссался?!» - я впал
в ярость, перейдя на крик. «Я теперь уже
не знаю, что и думать…Пару дней назад ты отказался уводить «тачку», ты сдрейфил»
- пробормотал «Дед», глядя в пол. Я сбавил тон: «Нет, «Дед», я не захотел брать ту машину, потому что мы были вдвоём. В
10 вечера, в двух шагах от проспекта Маипу, спонтанно, без всякого прикрытия,
на глазах у многочисленных свидетелей, просто потому, что тебе пришла в голову
мысль украсть машину – за кого ты меня держишь? Дела так не делаются» -
объяснил я уже спокойнее, с уважением. «Дед» действительно заслужил уважения к
себе – он доказал свою верность идеям пятнадцатью годами храброго сражения
против режима. Ведь он подкладывал свои первые бомбы тогда, когда я ещё даже не
закончил начальную школу. «Нам нужен был
автомобиль, «Малой», он нужен нам был уже на следующее утро – ты знал об этом»
- проговорил он, глядя на меня сверху вниз – он был высокого роста. «Послушай, «Дед», если вы не можете
распланировать всё заранее, не можете предугадать возможные риски, не можете
контролировать ситуацию, вы должны отменить мероприятие: это единственное, что
сохраняет нашу организацию на плаву» - сказал я.
Однако,
слова «Деда» вновь затронули тонкую струну в моей душе, вновь заставили меня
задуматься – зачем мы всё это делаем? Атака на президентскую виллу, арест и
пытки, неудачное нападение на казарму в Сарате, смерть Сабино, Бургоса,
Эскрибано, гибель Капуано Мартинеса всего несколько дней назад, смерти
многочисленных неизвестных мне комбатантов нашей организации…И трёхмесячная
дочь, которая, возможно, лишится своего отца…
Какой
разумный был «Мауро» Фалласки: да, дескать, мы берём в руки оружие, но
используем его с благоразумием и трезвостью. Я скучал по нему: сейчас он был в
Чили. Из-за разногласий с Фирменичем, он вынужден был скрыться в соседней
стране: Фирменич хотел расстрелять Фалласки…
Напряжённая
тишина установилась в комнате, где происходил диалог между мной, Себастьяном и
«Дедом». В полной тишине, отхлёбывая мате, мы пытались не встречаться
взглядами. «Итак, чувствовать страх –
значит трусить, так вы считаете? Отказываться от безумства – значит лажать?»
- спросил я, не глядя ни на кого из них.
«Вы то сами никогда ничего не боялись, да?»
- я поднял глаза. Затем, прямо взглянул в лицо «Деду»: «Кроме тебя, кто ещё говорит, что я обоссался?» «Дед» изобразил на
лице что-то наподобие улыбки и только бормотал: «Эх, Малой, Малой», глядя в сторону Себастьяна. «Во-первых, сейчас я действительно не боюсь»
- наконец произнёс «Чёрный», - «Во-вторых,
я не думаю, что ты сдрейфил, не могу ничего утверждать, потому что не знаю тебя
в достаточной мере. Просто один человек, который хорошо тебя знает, обеспокоен
твоим поведением: он говорит, что ты изменился, стал нервным, каким то странным».
Он сделал вид, что сконцентрировался на поглощении мате, однако было заметно,
как искоса он поглядывает на меня.
Я
понял, что он имеет в виду. Он не сказал «товарищ, который тебя знает» или
«подруга, которая тебя знает», он сказал – «человек, который тебя хорошо
знает». И у меня не оставалось никаких сомнений, что речь идёт о женщине, о
перонистской активистке с Запада, о моей жене Анне. Девушке, чьи красивые глаза
я увидел в кафе через три дня после выхода из тюрьмы. Какая сволочь: Себастьян
перевёл нашу дискуссию, касающуюся тактики, стратегии и оперативной политики в
русло моей личной жизни. «Во-первых,
Сабас, если вы такие дерзкие и храбрые, почему вы до сих пор живы? Во-вторых,
этот «человек, который меня хорошо знает» беспокоится лично обо мне… В-третьих,
ты считаешь нужным включить её в эту операцию?», - спросил я у Себастьяна:
было уже понятно, о каком «человеке» толковали эти двое. «Да, конечно, Анна одна из первых кандидатов в комбатанты: она знает,
как обращаться с автоматом и будет прикрывать акцию», - ответил тот. «Браво,
«Малой», я знал, что ты нас не подведёшь» - «Дед» улыбнулся и протянул мне
руку.
«Мерзавец, вот ты кто», - я отстранил
руку, подошёл и крепко обнял его. Это последний раз, когда я обнимал «Деда»: в
76 полиция его схватила. В течение нескольких дней его пытали, вырезав из спины
ремни кожи, но он умер, так не сказав ни единого слова. Тогда я думал, что ещё
много раз я смогу обнять этого человека, который два раза спасал мою жизнь, но
в тот момент я заключил его в объятия в последний раз. Пока мы обнимались, я
тихо сказал ему; «мы это сделаем, но я
по-прежнему считаю, что мы вляпаемся в дерьмо, у меня плохое предчувствие».
Потом, во время дискуссии относительно деталей операции, я спросил: «Считаете ли вы допустимым, чтобы в акции
участвовал Эмилио?»
Эмилио
был одним из членов «ubeerre»2. Я не
помню, была ли это группа, которой руководил «Дед» или Себастьян. Я не особо
вмешивался в военно-политическую работу первого уровня. Однако я был тем, кто
раздавал необстрелянным новобранцам оружие. И каждый раз, когда я вручал
кандидату пистолет, я, осеняя себя крестным знаменем, молил бога, чтобы тот
нечаянно не застрелился. Бог слышал мои молитвы не всегда. Огнестрельные раны
ягодиц или кистей не были редкостью среди наших рекрутов: они, словно лихие
гангстеры, засовывали пистолет себе за пояс, не удосужившись даже поставить его
на предохранитель, или, зарядив обойму, поддерживали пистолет за ствол,
одновременно нажимая на спусковой крючок, чтобы перевести курок в боевое
положение. Порой случалось, что один кандидат нечаянно стрелял в своих
товарищей. В 1970 году Густаво Рамус в течение учебных стрельб выстрелил из
якобы разряженного пистолета (как он считал) в живот человеку из «Fuerzas
Armadas Peronistas». Год или два спустя, во время оперативной акции, наш
товарищ прострелил бедро Кристине Липранди3,
которую мы пытались вызволить из женской тюрьмы. Раненая, она чудом выбралась
тогда из-под адского огня полиции. Это были не единичные случаи – просто те,
которые я наблюдал лично. Кандидаты в комбатанты, в большинстве своём
являвшиеся молодыми людьми, получив в свои руки пистолеты, напрочь забывали о
всякой безопасности и предосторожности. Считая себя всесильными богами, они
принимались трясти стволами на всех углах, нарушая конспирацию. Они банально
баловались с оружием, они зачастую и не понимали, что оружие несёт в себе
смерть, от страха они могли расстрелять всю обойму ещё до того, как наступит
активная фаза боевой операции и так далее. Я помню, что Липранди дорого
заплатила за подобное отношение к оружию – более месяца она пролежала с
самодельным гипсом, и мне пришлось заботиться о ней всё это время. В
«госпитале», организованном FAP, я познакомился с Адрианой Мартинес и Марселой Дуррио.
Славные девушки, они скрывали свои лица под медицинскими масками, но их глаза,
их голоса уносили меня куда-то далеко-далеко. В действительности, как я уже
говорил, многие наши товарищи, метившие в комбатанты, не умели менять даже
лампочки. Я, конечно, преувеличиваю, но, подобно той галисийской шутке про трёх
неумех, дело обстояло именно так: один политически обосновывал необходимость
смены лампочки, другой давал ценные практические указания, а третий жаловался на
то, что лампочка никак не хочет выкручиваться.
В
случае с Эмилио всё обстояло иначе. Он мог бы посоревноваться в ловкости при
обращении с оружием даже с самим Джоном Уэйном – звездой американских вестернов
той эпохи. Короче говоря, он был полицейским. Правда, только один год. Служил в
полиции в качестве воинской повинности. Каким надо быть человеком, какую
минимальную революционную сознательность нужно иметь, чтобы добровольно пойти
на военную службу (меня и многих других, в отличие от Эмилио, забрали в армию в
приказном порядке)? Какой революционер согласиться стать полицейским
прислужником? Конечно, узнав, что Эмилио работал в полиции, я преисполнился
подозрений.
Когда
я услышал, что он не достиг успехов в политическом обучении и даже не стремился
понять суть нашей идеи, я забеспокоился немного больше. И начал обращать на
него внимание. По мере того, как мог: он не был непосредственно в моём
подчинении, и я видел его лишь время от времени. Как-то, примерно за месяц до
операции в «Санта Розе», в одном доме, о местонахождении которого Эмилио не мог
и не должен был знать, должно было состояться оперативное собрание с участием
всех кандидатов. Эмилио сел в автомобиль рядом с шофёром. Я следил за ним: до
самого пункта назначения он должен был ехать, опустив голову и закрыв глаза.
Сам я знал, где расположен дом и сидел позади Эмилио, не прекращая наблюдать за
ним. В какой-то момент мне показалось, что он поднял голову и взглянул в
окошко. Это позволило ему видеть, куда же мы приехали.
В
этом был большой риск, особенно – для обитателей оперативного дома,
предоставивших его нам для встречи. В самом деле, операция в Ла Калере4 завершилась катастрофой лишь потому, что один
болван вот точно так же, мельком подняв голову, запомнил расположение
оперативного дома, не сказал ничего об этом никому, а будучи затем
арестованным, начал петь как Паваротти, приведя агентов прямо к «штабу»
кордобской структуры «Монтонерос». Таким образом, я несколько раз ударил Эмилио
в затылок, приказав: «опусти голову,
мудило! Опусти голову и закрой глаза!». Он опустил голову, и я успокоился.
Но подозрение, относительно этого человека, возросло многократно. Поэтому, на
встрече с «Дедом» и Себастьяном, я поинтересовался у них, считают ли они
допустимым участие Эмилио в данной операции. «Конечно, после Анны и «Бокона»5,
он возглавляет список кандидатов в комбатанты. Это человек первой линии,
твёрдый, дисциплинированный, знающий оружие» - отреагировал Себастьян. Пока
я решил оставить при себе свои подозрения, и лишь заметил: «Очень важно, чтобы ни один из этих товарищей
не знал, какова суть операции. По крайней мере – они должны узнать о конечной
цели мероприятия за час или два непосредственно перед ним».
«Дед»
был согласен на это. Для него было важным атаковать «Санта Розу».
В
тот момент он излагал мотивы акции. Я, честно говоря, не слишком хорошо помню
их. Что-то связанное с его долгой перонистской деятельностью в металлургическом
профсоюзе, и конкретно на этом заводе. «Дед», как я уже говорил, происходил из
Сопротивления, лично переживал трагедию расстрелов патриотов в Хосе Леон
Суаресе в 1956, был воспитан на критериях Революционного Перонизма,
подвергавшегося преследованиям со стороны реформистских правоперонистских
профсоюзов, особенно жестоких в северной зоне Большого Буэнос-Айреса. Захват
«Санта-Розы», одной из крупнейших фабрик металлургического комплекса Аргентины,
для «Деда» был идеей фикс. Если бы я не согласился на эту операцию, «Дед»
провёл бы её с собственной группой. «Мы
атакуем «Санта Розу», и это будет прекрасно» - провозглашал он. Себастьян в
это время внёс ясность: он-де уже говорил со своими людьми по поводу атаки на
завод, хотя и не уточнял, какой конкретно завод имеется в виду. Так же, он не
уточнил дату будущей операции. Я в этот момент вообще не слушал «Чёрного»: я
думал о тех чудесных глазах моей жены, красивейшей вещи, которую я когда-либо
видел…
«От Севера в качестве кандидата будет
участвовать только Эстела, возглавляющая «ubeerre» в Сан-Мигеле;
географически, эта группа принадлежит к твоей зоне, «Дед», но так же она
охватывает Эскобар и Тигре, так что… «Дед», ты знаешь её: она больше политик,
чем комбатант»,
- сказал я. Затем на карте, спешно набросанной «Дедом», я указал на точку
посередине улицы: между охранной будкой и автобусной остановкой. Точка
обозначала нашу группу. Идея «Деда» была такова: украсть автобус в
половине пятого утра, собрать товарищей на заранее установленных пунктах, притормозить на автобусной остановке, расположенной напротив охранной
будки, обезвредить двух полицейских, дислоцирующихся здесь в качестве внешней
охраны завода, и двух других, стоящих у ворот, прямо на автобусе ворваться на фабрику и
обезвредить пятерых или шестерых охранников, находящихся непосредственно в
будке. «Внутри автобуса, с левого борта, с
автоматом должен расположиться «Парагуа», контролирующий задние и левые окна»
- сказал я.
«Парагуа»
был ветераном. Реальным ветераном среди нас. Перед тем, как присоединиться к
организации, он дрался в Парагвае и являлся одним из немногих оставшихся в
живых участников антистресснеровской герильи, которую вела в этой стране
Истинная Радикальная Партия. Среднего роста, тёмный, он был очень худым –
одежда просто болталась на нём. У него был дар возникать и пропадать незаметно,
он никогда не терял спокойствия и был феноменальным лжецом. Как-то, руководство
организации в середине 1972 года отдало распоряжение о формальной легализации
находившихся в подполье боевиков. Поступил приказ всем устроиться на работу.
Вместе с «Парагуа» мы учредили художественную мастерскую, ибо он врал, что
является профессиональным художником. Его ложь открылась при первом же заказе:
старый добрый дядька-итальянец нанял нас расписать свою маленькую квартиру в
старинном колониальном здании в квартале Палермо. Половину суммы этот дядя дал
нам авансом не столько из-за низкой цены, сколько из-за впечатления, которое на
него произвели изысканные рассказы «Парагуа» о характеристиках колоссальной
будущей работы. Помимо покраски, мы должны были отреставрировать лепные
украшения, венчавшие стены, и переложить
изразцовую плитку в ванной комнате. В день, когда мы начали работу, прикупив
все необходимые материалы и устлав квартиру газетами, «Парагуа» сказал мне: «Ты «Малой», возьмись-ка лучше за изразец».
«Чего-чего ты хочешь, чтоб я сделал?», -
удивлённо переспросил я. «Положил плитку,
братуха», - повелительным тоном повторил «Парагуа»: «Ты же, вроде, мастак по этому делу? Разве тебя не научил класть изразцы
мой земляк?». В 60-х годах другой парагваец, Фернандес, который руководил
нашей перонистской группой на факультете медицины в Ла Плате, наблюдая за моим
бедственным финансовым положением, решил обучить меня выкладке изразцов, так
как сам он зарабатывал на этом неплохие деньги. Но через несколько занятий,
устав постоянно материться из-за моей неловкости, он решил, что лучше мне
заниматься приготовлением мате для него.
«Парагуа», это же анекдот, я никогда не говорил
тебе, что умею класть изразцы».
«Значит, не умеешь. Я тоже, но не делай из
этого проблему: мы решим этот вопрос дёшево и быстро», - сказал он, после
чего притащил компрессор и живо закрасил весь изразец в ванной. Стены покрылись
зелёной краской, местами грязной, комковатой; казалось, будто бы кто-то
заблевал ванную комнату, тщательно размазав рвотные массы как можно по большей
площади.
На
третий день нашей «работы» прибыл дядя, хозяин квартиры. Сладостно улыбаясь,
«Парагуа» встречал его у дверей: «У меня
для вас сюрприз, сеньор! Мы сделали всё гораздо быстрее и дешевле – сэкономили
ваши денежки!». Хозяину не удалось увидеть ванную комнату: войдя в зал, он
так и остался стоять на пороге с каменным лицом. Лепные украшения исчезли,
стены были покрыты рытвинами, из-за плохо подобранного «Парагуа» колера все
четыре стены оказались выкрашены в разные оттенки.
«Вы действительно художники?», - спросил домовладелец
сдавленным голосом, находясь в полуобморочном состоянии. Я стоял неподалёку и
грустно думал, что если этот дядя сейчас не умрёт от инфаркта, он точно вызовет
полицию. Так что я решил рассказать ему всю «правду». Мы – студенты-медики,
нуждающиеся в деньгах, чтобы оплачивать своё обучение и до недавнего времени мы
думали, что умеем красить стены. «Мы
вернём вам аванс, извините сеньор» - всхлипнул я. «Какой аванс, оставьте меня в покое» - добрый дядька сел прямо на
пол и обхватил голову руками. «Оставьте
себе деньги и уходите, уходите. Оставьте меня, оставьте, пожалуйста. Если вы
такие же медики, как и художники…Бедное человечество, обречённое…».
Мы
схватили наши сумки и стрелой выскочили из этого дома. Мы шли отдельно друг от
друга, но через два квартала «Парагуа» нагнал меня и, придав лицу суровое
выражение, принялся осуждать: «Почему ты
меня прервал, «Малой»? Я бы потолковал с хозяином и мы окончили работу».
«Парагуа»,
«Парагуа»…Что с ним стало в этой жизни? Остался ли он жив?
Я
предполагаю, что да. Если художником он был никаким, то, как партизан он дал бы
фору любому из бойцов нашей колонны. Именно из-за его участия, я настаивал на
сокращении численности атакующих: мне казалось, что нам хватит лишь восемь
товарищей, может быть, чуть больше. Ударную группу, принимавшую на себя весь
риск, должны были сформировать мы трое: я, «Дед» и «Парагуа». Остальными будут
кандидаты: товарищи, имевшие практически нулевое военное обучение и никогда не
попадавшие в действительно опасное положение. Когда начинали свистеть пули, или
ситуация выходила из-под контроля или за рамки заранее продуманного плана,
реакция этих начинающих партизан была непредсказуемой. Они могли стоять как
вкопанные или сломя голову бежать куда глядят глаза или действовать с
суицидальным героизмом, грозящим опасностью как им самим, так и окружающим их
людям. Поэтому в задней части автобуса я хотел поставить «Парагуа», который мог
бы, с двухметровой высоты, контролировать как будку охраны, так и улицу позади
нашей группы. «Дед» должен был сидеть за баранкой автобуса – он был уникумом,
умевшим управляться с любым транспортным средством. Кроме того, в его задачу
входил контроль за ситуацией впереди. Я же вместе с «Боконом» Ариасом должен
был выйти из правой двери автобуса в качестве простого пассажира для того,
чтобы обезвредить и разоружить двух полицейских, стоявших на остановке. «Дед»
намеревался перекрыть дорогу впереди автомобилем, за рулём которого будет находиться
Анна, в квартале от остановки нашего автобуса, в 20 или 30 метрах от первого
поворота. Я сказал, чтобы он так же перекрыл дорогу «автомобилем сдерживания» в
квартале позади нашей группы на случай, если вдруг появится патрульная машина
полиции.
Этот
мой приказ показался «Деду» излишней предосторожностью – для сопротивления
возможному полицейскому патрулю, по его мнению, хватило бы одного «Парагуа» с
Узи. Но я настаивал: меня всё ещё не отпускало чувство тревоги, и любая новая
предосторожность казалась мне не лишней. «Этим
вторым автомобилем будет управлять Эмилио» - предложил Себастьян. Увидев удивление
на моём лице, «Чёрный» пояснил: «он
единственный, кто умеет управлять «Сеатом». Себастьян и «Дед» знали, что
мне не нравился Эмилио, но собственных соображений по поводу него они не имели:
голословное обвинение товарища в инфильтрации было очень тяжёлым преступлением,
а у моих подозрений не было никакой базы, кроме «чутья». Итак, оперативная
команда в полном составе должна была собраться в автобусе, примерно в
тридцати кварталах от места будущей акции, между станциями Рамос Мехия и
Морон. После завершения акции – самое позднее, в 6:45 завтрашнего утра – я и
«Дед» должны встретиться с Себастьяном на железнодорожной станции Морон. За
двадцать минут до начала операции вместе с «Боконом» Ариасом я должен был на
«чистом» автомобиле проехаться мимо фабрики и по прилегающим к ней улицам: если
я замечаю любую странность, какие-то вещи вызывают у меня малейшие подозрения,
я отменяю мероприятие.
Утром,
без двадцати шесть 30 октября «Бокон» и я на борту «Ренолеты»,
зарегистрированной на моё имя, проезжаем мимо фабрики. Свет в караульной будке
не горит. Автобусная остановка, на которой должен стоять дуэт полицейских,
пустует. Близ ворот на фабрику свет двух фонарей, освещавших улицу до угла, приглушен. Вокруг довольно большое, для такого часа, количество автомобилей –
на тротуаре с левой стороны улицы припаркованы две легковушки, на правой
стороне – фургон. Почти что на углу – «Фиат» 1.500. Фургон был поставлен
кузовом к стене. Впрочем, вокруг не было видно ни души, стояла полная тишина.
Странно, очень странно. Я два раза до этого ездил на рекогносцировку, и всё
вокруг было по-другому. Оба полицейских скучали на остановке, в окнах караулки
горел свет, не было видно ни одного припаркованного автомобиля. Близ «Фиата» я
остановился и сделал вид, что проверяю шины на своей «Ренолете». В то же время,
я успел посмотреть внутрь стоящего автомобиля: на его заднем сиденье лежал
свёрнутый из одеяла узел, из-под которого проглядывали уголки прямоугольных
ящиков различного размера. Инструменты?...или оружие? Я сел обратно, и завёл
машину. «Что ты об этом думаешь, «Бокон»?
Заметил какие-нибудь странности? Есть здесь какие-нибудь вещи, привлекшие твоё
внимание?». «Бокон» сохранял молчание. Я посмотрел на него внимательней –
он был напряжён и буквально окоченел на своём сиденье. «Ты нервничаешь?» - «Да,
немного» - ответил он. «Не
беспокойся, все нервничают перед акцией, чуть ли не в штаны мочаться, но когда всё
начнётся – ты увидишь это сам, - всё измениться незаметно для тебя самого. Это
как искусственная магия, понимаешь?» - успокоил я его. «Ну как, дружище? Что тебе здесь кажется
странным?» - допытывался я. «Да вроде
всё спокойно, разве нет?» - «Так ты
думаешь, что здесь всё в порядке?» - «Я
не знаю, «Малой». Я никогда раньше не участвовал в подобном, я не знал, где
будет место акции». Я принял решение отменять акцию, несмотря на то, что
прекрасно знал, что «Дед» в очередной раз обвинит меня в трусости: твою мать,
не «Бокон» должен был сидеть рядом со мною, а «Дед» - он сам должен был
взглянуть на всё собственными глазами. Но «Дед» был шофёром группы, и мы никак
не могли оставить автобус без водителя.
В
десяти кварталах от завода мы встретились с ним. Автобус уже был заведён и
«Дед» стоял у дверей, покуривая сигарету. Я рассказал ему об увиденном: «там
пахнет ловушкой». «Давай на сегодня
отменим мероприятие, в течение следующих дней всё изучим и, если всё будет в
порядке, нанесём удар» - предложил я. «Малой»,
всё, что ты говоришь, конечно возможно, но… «Фиат» с оружием? Это твоё
воображение, прекрати фантазировать, а то скоро ты и призраков начнёшь видеть».
Мы оба, не глядя друг на друга, храним минутное молчание. Затем «Дед» кладёт
мне руку на плечо, и, чуть похлопывая, говорит: «Мы с Себасом предвидели, что ты отменишь операцию в последнюю минуту, и
решили, что если ты не возглавишь группу, её возглавлю я». Своим тоном он
как бы оставлял мне пространство для того, чтобы сказать: «да, ты прав, это лишь моё воображение. Мы должны идти, а то опоздаем».
Но я ограничился лишь тем, что поднялся в салон и сообщил сидящим там: «есть изменения: «Дед» будет руководителем
группы, за ним «Парагуа», последний я: если что то пойдёт не так, начнётся
стрельба до того, как мы войдём на фабрику, товарищи слева, из группы Эстелы,
должны сконцентрировать огонь на дверях фабричной проходной, те, кто находятся
слева чуть впереди, должны сконцентрироваться на двух автомобилях, стоящих на
тротуаре, товарищи, сидящие справа стреляют в грузовик и припаркованный на углу
«Фиат». Ваши глаза так же должны замечать всё, что происходит на улице впереди…я
имею ввиду ваши действия, если вы вообще согласны атаковать под руководством
«Деда»… «Не забудьте проверить
оружие, товарищи!» - крикнул «Дед» и завёл мотор. Мы направились навстречу
судьбе. Трагической судьбе. Не столько ужасной, сколько неумолимой.
Я
расположился между «Дедом» и передней дверью. Через ветровое стекло сюда
проникали первые лучики солнца: занялся рассвет. Внутри салона царила тишина.
Лишь за спиной я слышал напряжённое сопение «Бокона»: он постоянно заваливался
на меня, когда машина в очередной раз подпрыгивала на ухабах.
Впереди
нашего транспорта, строго соблюдая дистанцию, ехал автомобиль под управлением
Анны. «Ну чего, «Парагуа», идёт сзади
наша машина?» - крикнул я, перекрывая гул мотора. «Идёт, идёт, но чего-то очень далеко» - ответил «Парагуа» и его тон
дал мне понять – «слишком далеко». Мы уже были на улице близ завода: через
ветровое стекло я увидел угол здания и часть охранной будки, где по-прежнему не
горел свет. Однако, на остановке был виден прохаживающийся полицейский. За
тридцать метров до неё, «Дед» уменьшил скорость: «Готов, «Малой»?» - спросил он и, нажимая на тормоз, добавил: «Я же тебе говорил – призраки, фан…».
Матерь
божья! Из-за спины «Деда» я искоса смог разглядеть строй чёрных силуэтов,
выходящих из тени стен и занимающих положения для стрельбы за припаркованными
автомобилями. А полицейский, оказавшийся практически напротив меня – я
сконцентрировал на нём всё внимание, - потянулся к подсумку, собираясь достать
пистолет. «Тихо, убери руку!» -
крикнул я и прыгнул вперёд, чтобы отобрать оружие. Но, немного отступив, он
опередил меня и, вытянув правую руку, сжимающую пистолет, направил его мне в
голову и выстрелил. Пуля прошла выше. Я тоже выстрелил несколько раз и пока
падал, увидел, что тело полицейского немного откинулось назад, он упёрся в
стену, а потом осел на землю и завалился на бок. Начиная с этого момента, я уже
не мог наблюдать за ситуацией своими глазами. Я не мог тогда и не могу сейчас:
в моей памяти лишь какие-то обрывки фильма, будто бы это не я, а тип, похожий
на меня, которого все зовут «Малой» и…
…он
думает, валяясь лицом вниз на тротуаре, пытается прицелиться из пистолета в
полицейского, которого он не видит: ударная волна от прошедшей пули хлестнула
его по голове, и он полагает, что ослеп…Но хорошенечко протерев глаза левой
рукой, слава богу, он прозрел. Кровь заливает глаза, но он видит полицейского
лежащего в паре метров от него, стреляющего в его направлении один раз, два
раза. «Малой» поднимает дрожащую руку и пытается прицелиться, затем стреляет два раза
подряд. Рука полицейского падает на землю. Но он по-прежнему держит пистолет,
пытается стрелять в ответ. Тогда «Малой» направляет ствол прямо на лоб своего
противника, нажимает на спусковой крючок и голова полицейского опускается на
траву, пистолет выскальзывает из его мёртвых пальцев. «Малой» ползёт к упавшему
телу, чтобы взять оружие убитого. Это три или четыре секунды, жизненно важные
для группы секунды. Это ловушка, думает он, нужно командовать группе отход.
Левой рукой «Малой» хватает пистолет полицейского, но, когда оборачивается
назад, он видит лишь заднюю часть автобуса, удаляющегося на большой скорости:
лишь на первой ступени передней двери неподвижно стоит «Бокон», с выпученными
глазами и открытым ртом, напряжённый и твёрдый, как камень. «Прикрытие, меня спасут товарищи прикрытия»
- думает «Малой», спрятавшийся за телом мёртвого полицейского: пули, летящие со
стороны фургона и двери проходной, сыплются вокруг него. В какой то момент он
искоса взглянет в лицо убитому сотруднику правопорядка и заметит, что тот
безбородый. Он – сопляк, его просто сделали наживкой…На полной скорости мимо
«Малого» проносится автомобиль прикрытия. Это конец. Его бросили. И он думает,
он знает, что убегать – это значит, становиться живой мишенью. Остаётся лишь
бежать вперёд, прямо на врага. В любом случае, он умрёт убивая. Он встает, и,
стреляя с двух рук, несётся в сторону фургона, за одной из дверей которого
притаился толстый полицейский в штатском, ведущий огонь через окошко. В этот
момент что-то ударяет его в грудь и пистолет, сжатый в левой руке, падает: по
ходу он нечаянно отталкивает этот упавший пистолет ногой. Потом он поймёт, что
полицейская пуля прошла рикошетом от часов на запястье левой руки и ударилась в
грудь на уровне сердца, оставив вечную гематому. Но это будет после. А сейчас
он бьет в дверь фургона ногой: полицейский, находившийся за ней, падает внутрь
грузовика, под сиденье. Толстый высокий полицейский, ноги которого остаются
снаружи и дверь фургона по инерции бьётся об них. «Малой» с силой открывает
дверь и наставляет пистолет в грудь своему противнику. В одно мгновение он
понимает, что патроны закончились, и в отчаянии он бросает оружие в голову
этому типу. Но полицейский как будто и не замечает удара – лёжа на полу, он
поднимает оружие и целится в направлении «Малого». Уровень адреналина
поднимается невероятно. Тело его в максимальном напряжении, мозг отключается,
переходя на автоматическое управление. И руководствуясь какими-то уже животными
инстинктами, «Малой» левой рукой хватает полицейского за горло. Правой он
пытается отобрать оружие, наставленное на него. Он не может этого сделать, но
его ладонь отворачивает ствол пистолета, и выстрелы проходят мимо. Озверев, он
колотит головой в нос своему врагу, по-прежнему стремясь вырвать оружие. «Ёб твою…» - думает «Малой» ощутив, что
кто-то сзади схватил его за шею. И он слышит голос другого полицейского,
который кричит: «стреляй, стреляй в него!».
И ответ его коллеги: «я не могу, если я
выстрелю, я попаду в…». Никогда не вспомнит «Малой», как они назвали того
толстого типа, с которым он боролся в кабине грузовика. Он чувствует, как эти
двое сотрудников достают его из фургона, схватив за шею, руки и куртку. Вместе
с ним, они достают и толстого – «Малой» мёртвой хваткой сжимает его горло и
руку, прекрасно понимая, что пистолет противника – последняя надежда. Толстый
тип не прекращает сопеть и сдавленно кричит своим коллегам: «не стреляйте! он не отпускает меня,
помогите, он меня не отпускает, не стреляйте!». Близ фургона
разворачивается борьба: двое полицейских пытаются оторвать «Малого» от
третьего. Один из сотрудников приставляет пистолет к голове «Малого», но он
делает круговое движение головой, пистолет соскальзывает с виска и выстрел
проходит мимо. «Ты попал не туда, мудак!»
- кричит один из полицейских за спиной. После чего – мгновение тишины и
неподвижности. В этот момент он решает отпустить толстого, который мягко падает
на землю, тяжело дыша и всхрапывая. «Малой» атакует одного из стоящих рядом
сотрудников, хватает его за руку, сжимающую пистолет, отводит ствол кверху и
левой рукой вырывает его.
Но
тот тип довольно силён и, в начавшейся борьбе, пистолет падает на траву. «Я тебя убью!» - в гневе кричит он и
хватает «Малого» за плечо. Его руки кажутся стальными. Но «Малой», – в этом
случае преимуществом является его низкий рост, - наклоняется и толкает типа
назад: полицейский падает, но по-прежнему держится за правую руку «Малого»,
увлекая его за собой. «Малой» падает на задницу, и делает подножку поднявшемуся
было сотруднику – тот рухнул на бок. Непонятно как, но они вновь оказались у
того места, где лежит мёртвый полицейский. Последняя надежда – это выпавший из
рук силача пистолет, но «Малой» почему-то не видит его. Оглядываясь, он с
ужасом замечает, как, словно тени, из тумана появляются несколько вооружённых
мужчин, продвигающихся в его сторону. «Я
не переживу ещё одного ареста и пыток, - думает «Малой», - пусть уж лучше убьют меня сразу». Он
пытается подняться и намеревается бежать, подставить спину этим вооружённым людям,
стать живой мишенью. Но силач-полицейский тоже вскакивает, и, своими сильными,
как паровозные поршни руками он хватается за руки «Малого». Он плюёт «Малому»
в лицо и злобно рычит: «сдавайся, иначе
подохнешь!».
«Это конец» - думает «Малой», но внезапно
он видит, как за силуэтами вооружённых мужчин в тумане, выступает чёрная тень
автобуса. «Это ты сдавайся, придурок! Вы
все окружены!» - кричит «Малой» за секунду до того, как с левой стороны
раздаётся автоматная очередь, выпущенная «Парагуа» из окошка в сторону
полицейских, заставляющая их броситься обратно. Туман. Серый туман заволакивает
разум «Малого», в то время, как подбежавший «Дед» поднимает его. «Ты в порядке?». Воздух наполняется воем
сирен. «Малой» очень плохо себя чувствует. Он чувствует, что его
левая нога онемела, и он еле-еле поднимается. Как во сне, он слышит голос: «Останови автобус, погодь!». Словно через
сон он видит фигуру «Бокона», выскочившего на середину улицы и наставившего, с
убийственным выражением лица, свой пистолет на случайно проезжавшую мимо
машину. Машина тормозит в полуметре от «Бокона», и, словно через сон «Малой»
думает: проверка состоялась и «Бокон» её прошёл. Он помнит, как, схватившись за
плечо «Малого», тот молча забирается в салон и падает на переднее сиденье.
Сбоку от него сидит «Дед». «Я потерял
пиджак, «Дед», я потерял пиджак!» - кричит «Малой». «Какое сейчас имеет значение твой чёртов пиджак?» - отвечает тот и
нажимает на педаль газа. «Там в подкладке
ключи от моей «Ренолеты»!» - «Я тебе
говорю – это не имеет значения. Мы найдём слесаря, он сделает новые ключи.
Пошла эта твоя «Ренолета»…» - говорит «Дед» снисходительно. «Ключи пронумерованы, «Дед», их номер есть у
полиции» - каждое слово «Малому» приходится выговаривать с трудом – боль,
дикая боль и головокружение мешают говорить. «Они пронумерованы, ты их потерял, понятно. Через две минуты мы приедем
на санитарный пост и оставим тебя там на несколько дней, а сами займёмся этой
проблемой, договорились?».
Их разговор прерван, ибо с заднего сиденья «Бокон»
предупреждает о том, что на хвост
им села полиция: одна патрульная машина и одна «гражданская». «Пальни-ка по ним, «Парагуа» - говорит
«Дед». Подмигнув, «Парагуа» передёргивает затвор и выпускает в преследующих несколько коротких очередей. «Труба, теперь им
труба», - невозмутимо замечает он. «Дед»,
я купил «Ренолету» всего месяц назад. Они быстро идентифицируют мою личность и
без разговоров приедут ко мне домой. Там Анна и полмиллиона долларов под
диваном, понимаешь? Ключи, Анна, полмиллиона долларов, понимаешь?» -
говорит «Малой», прежде чем погрузиться в бессознательное состояние, которое
фактически началось с того момента, как он выпрыгнул из автобуса на того
безбородого полицейского-сопляка, из которого сделали приманку. «Послали его умирать, и я убил его» -
лепечет он. «Дай-ка мне оружие!» - вдруг
громким голосом, как будто очнувшись на секунду, просит «Малой». Но когда «Дед»
протягивает ему пистолет и оставляет у него на коленях, «Малой» вновь впадает в
прострацию. Поглаживая оружие и изобразив на лице подобие улыбки, «Малой»
роняет голову на грудь и теряет сознание
1. В
октябре 1972 года наша организация в Буэнос-Айресе была разделена на три
«колонны» - Юг, Северо-Запад и Столица. Каждая колонна объединяла минимум две и
максимум четыре боевые группы. Изначально, северо-западную колонну возглавлял
Капуано Мартинес, но он погиб в перестрелке с полицией прежде чем колонна была
полностью структурирована. В конечном итоге, в конце 72 года, когда
«Монтонерос» объединились с группой «Descamisados» (Оборванцы), колонна
разделилась: западную возглавлял Себастьян Негро и толстяк Фернандо Сааведра
(экс-лидер «Оборванцев»), северной руководил я.
2.
Аббревиатура от «Unidad Basica Revolucionaria» – «Базовая революционная
группа»: промежуточное звено между боевыми группами и массовыми фронтами.
Каждой подобной группой руководил комбатант, а укомплектованы они были
кандидатами в комбатанты, проводившими политическую работу в какой-либо зоне и
одновременно с этим проходящими военное обучение. Предполагалось, что, как
только кандидат становится комбатантом (входит в основное ядро оперативной
группы), он уже может создавать и управлять своей собственной UBR.
3.
Кристина Липранди де Велес – одна из основательниц структуры «Монтонерос» в
Кордобе, была арестована после провала акции в Ла Калере, но после, вместе с
несколькими другими подругами, ей удалось бежать из женской тюрьмы «Добрый
Пастырь» благодаря операции, организованной FAP, поддержку которой оказали
так же FAR
и «Монтонерос». Принадлежала к «мовиментистскому» сектору Организации и после
1974 года покинула её, чтобы действовать в формате группы «Lealtad».
Говорят, нынче она живёт в Патагонии.
4.
Захват городка Ла Калера стал второй официальной акцией «Монтонерос»,
осуществлённой месяц спустя после убийства Арамбуру.
5. Карлос
Ариас, капитан торгового флота, участник «мовиментистского» сектора
«Монтонерос», влившийся в 1974 году в группу «Lealtad». В этом же году был
арестован, но, после пары месяцев заключения, выпущен на свободу, оставшись под
наблюдением полиции. В середине 76 я бежал из Аргентины, он же решил остаться.
В 1977 году, вернувшись из очередного рейса, он вновь был арестован и пропал
без вести. В течение полицейских пыток сохранял полное молчание об организации.
José Amorín.
«Montoneros. Una Buena historia»
