Арамбуру: до и после
Хосе Аморин
«Коммюнике №1. К Нации:
сегодня в 9:30 наша Команда осуществила захват Педро Эухенио Арамбуру, исполнив
приказ руководства, с целью предать его Революционному Суду. Педро
Эухенио Арамбуру обвиняется в предательстве Родины и Народа, а так же, в
непосредственном убийстве двадцати семи аргентинцев. В настоящее время Арамбуру
представляет собой козырь режима, стремящегося вернуть генерала к власти, ещё раз
обмануть народ фальшивой демократией и узаконить продажу нашей Родины. Своевременно будет объявлено о ходе и результатах революционного трибунала. В такие
грустные моменты для нашей Аргентины, которая видит, как её правители
выставляют Родину на аукцион и богатеют за счёт нищих, «Монтонерос» призывают к
вооружённому сопротивлению правительству горилл и олигархов, продолжая
героическое дело генерала Валье и всех тех, кто сложил свои головы за
Свободную, Справедливую и Независимую Родину. Перон или Смерть! Да здравствует
Родина! Команда имени Хуана Хосе Валье. Монтонерос»
29
мая 1970 года в Аргентине отмечалась первая годовщина народного восстания
против правящей хунты в Кордобе («Кордобасо»). Но, так же, это был и
традиционный государственный праздник – День Армии. Именно в этот день
«Монтонерос» провели свою первую публичную акцию: похищение генерала Арамбуру.
Ни выбор цели, ни метод осуществления операции, не имели ничего общего со
случайностью или совпадением. Тот символический удар, нанесённый похищением
генерала в столь знаменательный день и в столь острых политических
обстоятельствах, стал возможен лишь благодаря изнурительной подготовке и безграничной
смелости группы, реализовавшей данную операцию: группы, под руководством Эмилио
Масы и Фернандо Абаля Медины.
Смелость,
с точки зрения военной стратегии, была действительно необычайной: на карту были
поставлены лучшие кадры маленькой организации, и, в случае провала, само
существование «Монтонерос». Однако, говоря о смелости, я имею в виду прежде
всего политическую смелость. Ведь речь шла о том, чтобы ударить в самый центр
вражеской системы, - мишени высшей степени стратегической важности в любой
конфронтации. Но «ударить» не в прямом, военном смысле слова, а скорее –
нанести символический удар по политической репутации режима.
В
похищении было что-то пророческое, если хотите – мистическое: в 1956 году
генерал Валье, за несколько часов до расстрела, к которому его приговорил
Арамбуру по обвинению в попытке военно-гражданского мятежа против хунты
Освободительной Революции, написал письмо тогдашнему диктатору Аргентины, где
предсказывал ему смерть от рук народа. Спустя 14 лет бывшего диктатора похитила
и убила команда, названная именем Хуана Хосе Валье. Генерал Валье вернулся,
чтобы казнить Арамбуру. Пророчество исполнилось.
В
книге «Монтонерос – солдаты Перона» Ричард Джилспай пишет:
«…в начале 1970 года двенадцать1 молодых людей, - почти все они были мужчинами,
- объединились, чтобы завершить подготовительную фазу для начала войны.
Находясь под влиянием различных политических, экономических и культурных
концепций, осознавая очевидное ограничение общественной инициативы со стороны
государства, неэффективность методов массовой борьбы, традиционных левых
догм, новых идей и радикальных стратегий, они решили отвечать на насилие режима
насилием от имени народа. (...) и теперь настал момент открыть занавес, отделяющий их от народных
масс, настал момент заявить о себе во всеуслышание. И это было сделано
посредством акции, масштаб которой восполнял немногочисленность структуры».
Именно
в этом действии, действии, влияние которого действительно трудно переоценить,
лежит логика тактики фокизма, объединённой с представлениями Клаузевица о
«специальных формированиях», действующих за линией фронта, на территории врага.
Решение о похищении Арамбуру не было лёгким. При обсуждении дебютной акции
вносилось множество других предложений, гораздо более лёгких в исполнении и не
грозивших такой опасностью: например, символическая акция, направленная на
возвращение из Европы трупа Эвиты или же акция в контексте борьбы за
освобождение политических заключённых. Но похищению Арамбуру было отдано
стратегическое первенство, как действию вооружённой пропаганды, которое надолго
заставит режим запомнить название «Монтонерос». Операция послужит не столько
нашей Организации, сколько непосредственно перонизму в общем, частью которого,
согласно нашему собственному мировоззрению, являлось наше «вооружённое крыло»; сам
же генерал Перон рассматривал нас как «специальные формирования» перонистского
движения.
Операция,
в первую очередь, должна была содействовать подъёму боевого духа в сердцах
тысяч перонистов и дать им надежды на победу, что, в свою очередь, будет
стимулировать включение в вооружённую борьбу более широких слоёв сторонников
идей генерала Перона.
Именно
об этом говорил Сабино Наварро на втором Конгрессе Революционного Перонизма в
1969 году. Сжигать все мосты за собой, переходить от обороны в наступление, от
Сопротивления к Революции. И эта стратегия дала результаты, она дала силы для
рождения феномена «монтонеро»: единению старых активистов, происходивших из
Сопротивления или Революционного Перонизма, с неопытными молодыми перонистами
вокруг организации «Монтонерос», чьим наиболее организованным социальным
выражением являлась «Перонистская Молодёжь».
Чтобы
понимать, каким успехом обернулось для «Монтонерос» похищение Арамбуру, нужно
знать, чем был перонизм после переворота 1955 года, покончившего с властью
генерала Перона, и до самого момента «Арамбурасо»: расколотым на тысячу
идеологических и политических фракций движением, объединённым лишь мифами;
справедливое перонистское правительство, защитница оборванцев Эвита, Первое
Сопротивление – всё это были мифы. Конечной же, целью всего нашего движения
была утопия – утопия возвращения Перона.
Объединяющим фактором перонизма был лишь собственный субъективизм.
Когда
«Монтонерос» приняли решение заявить о себе похищением Арамбуру, именно этот
субъективизм стал основным критерием выбора цели – ибо абсолютно для всех
перонистов Арамбуру, утерявший к тому моменту былое могущество, продолжал
оставаться символом и вождём «Военной Партии», свергнувшей Перона, и, вот уже
полтора десятка лет уничтожавшей нашу страну, продававшей её иностранному капиталу. Это был объект ненависти широких слоёв населения, которые видели, что
именно Арамбуру, лично он, породил хаос, нищету, бардак и беззаконие,
бытовавшее в Аргентине со второй половины 50-х годов.
Арамбуру,
как бывший глава правительства, нёс персональную ответственность за репрессии,
обрушившиеся на перонизм, и шире – на наиболее боевые сектора рабочего класса,
вставшие против пришедших к власти горилл.
Кроме
того, для нас убийство Арамбуру было подобным тому, что сделал Эрнан Кортес
перед завоеванием многомиллионной империи ацтеков – это было окончательное
сжигание кораблей, закрытие пути назад. Это так же был скорее субъективный,
символический ход, нежели ход, продиктованный объективной стратегией. Мы хотели
показать режиму, что с этого момента не будет никаких переговоров без Перона в
Аргентине и без перонизма во власти.
В
интервью, взятом Матильдой Ольер в связи со смертью Арамбуру, один из наших
бывших боевиков сказал: «Мой дядя,
перонистский активист профсоюза, говорил, что он не знает, кто это сделал, но,
как бы ему хотелось, чтобы это были наши […] Ведь это будет наш первый шаг к
победе! С этого момента можно надеяться на победу!». Это некоторым образом
перекликается с фразой Аманды Перальты, с болью в голосе произнесённой ещё в
начале 60-х: «Сопротивление,
сопротивление…Когда же мы будем атаковать?»
С
похищением Арамбуру перонизм наконец-то перешёл в наступление: «перонистская
нация» поняла, что произошла первая победа движения после 1955 года, что вновь
пробудило надежду в сердцах тысяч на возможный окончательный триумф. Убив
Арамбуру, Перон съел у «Военной Партии» последнего слона. Более того: похищение
и убийство Арамбуру стало не просто квинтэссенцией классической теории фокизма,
оно стало так же первым объективным условием для создания революционной
ситуации: мы показали коллективному сознанию масс, что наш враг не так
неуязвим, как он об этом говорит он сам; осознание этого способствовало
включению в борьбу новых кадров. Субъективность, за счёт которой поддерживалось
единство перонистского движения, - мифы и утопия, - отныне дополнялись твёрдым
решением победить или умереть: это первый шаг наступления, дававший надежды на победу, приближавший звёзды на расстояние вытянутой руки.
Совершив
этот решающий шаг, перонисты действительно сожгли все мосты у себя за спиной –
и только этим можно объяснить последующий успех «Монтонерос», возраставший с
1970 и вплоть до 1973 года – года возвращения Перона. Затем была трагедия в
«Эсейсе», падение правительства Кампоры, конфронтация с самим Пероном и прямое
следствие данного конфликта – убийство Руччи и новый уход «Монтонерос» в
подполье. Это тоже было сжиганием мостов, но в данном случае это было
суицидальным актом революционного перонизма.
20
февраля 1971 года Перон публикует письмо к «Монтонерос», в котором, отзываясь
на смерть Арамбуру, пишет: «Я согласен
полностью и поддерживаю все ваши действия. Ничто не может быть более фальшивым,
чем утверждение, что убив Арамбуру, вы спутали все мои тактические планы, ибо
никакое перонистское руководство не может запретить действия, одобряемое всеми
перонистскими массами».
Перон к тому же имел и личные счёты с Арамбуру. Карлос
Оберт, который встречался с Пероном в конце 1971 или в начале 1972, рассказал,
что «Старик» (так мы по-дружески называли генерала), после демонстрации
искалеченного трупа Эвиты, сказал, что, несмотря на весь свой политический и
духовный авторитет, он и пальцем не пошевелит для того, чтобы спасти людей, по
чьему приказу тело его жены было так изуродовано.
Тотальный
переход в вооружённое наступление после убийства Арамбуру был принят всеми
перонистами, за редким исключением. Наибольшую известность тогда приобрела
довольно сдержанная реакция «Вооружённых Перонистских Сил», которые резюмировали важность
свершившегося факта таким образом: «…то, что наши
товарищи «монтонерос» не сумели ясно осознать, так это перспективу
непрерывности процесса освобождения на этом этапе. Мы считаем, что смерть
Арамбуру является позитивным фактом, однако это ещё одна акция, направленная на
завершение процесса, нежели на его развитие».
Этот
параграф крайне не понравился Фернанду Абалю Медине, который как раз, между
июлем и августом 1970 года, укрывался в одном из оперативных домов,
принадлежавших FAP. Дом, который был переоборудован в «госпиталь» и в котором я
«лечил» товарища, случайно раненого Рамусом в ходе стрелковой тренировки, стал
так же и моим убежищем на некоторое время, что позволило мне ближе
познакомиться с Фернандо и разделить впоследствии его точку зрения. Не только
касательно отношения к FAP, но так же, относительно двух документов –
«Двенадцать вопросов» и «Репортаж с Гранмы», - определявших стратегический
багаж «Вооружённых Перонистских Сил». И, конечно, я узнал некоторые детали,
касающиеся смерти Арамбуру. Но прежде я хотел бы оглянуться немного назад.
Я
познакомился с Фернандо Абалем Мединой и Густаво Рамусом за несколько недель до
похищения Арамбуру, на встрече, организованной «Чёрным» Сабино в квартире,
которую я снимал в районе Лас Эрас. Здесь жил Сабино в течение целого года –
вплоть до моего задержания и своей трагической гибели в горах Кордобы. Встреча
была организована для того, чтобы Фернандо узнал ключевых бойцов нашей группы и
обсудил с нами формат совместной организации. Вопрос состоял в том, чтобы мы
приняли правила функционирования группы Фернандо, которые значительно
отличались от наших, и структуру, строившуюся на определённой упорядоченной
иерархии.
До
этого наше руководство носило коллегиальный характер: обсуждение происходило
между мной, Сабино, Лафлёром и Обертом. Руководство или ответственность за
каждую оперативную акцию в разных случаях ложилось на разные плечи, но все наши
люди принимали широкое участие в обсуждении стратегии и тактики будущего
действия. Кроме непосредственно боевых акций, все мы занимались какой то политико-идеологической
работой, стремясь привлечь к нашему делу новых симпатизантов. Лидерство Сабино
Наварро проистекало из его харизмы, из его способности к волевому решению и из
его опыта участия в профсоюзной деятельности и движении Революционного Перонизма.
Однако, формально в нашей группе лидера не было. Так же как не было режима
санкций и наказаний, даже если и случалось что-то из ряда вон выходящее; если
кто-то разводил нытьё, самокритику, предъявлял какие-то претензии или пытался
затеять ссору, мы терпеливо пытались уладить конфликты. Даже самые свирепые
дискуссии в нашей группе заканчивались объятиями и чашками кофе с джином.
Группа
Фернандо напротив, характеризовалась жёсткой дисциплиной и определённой линией
власти: бойцы были «пронумерованы» от первого до последнего, с целью
немедленной замены того или иного бойца в случае смерти или ареста. Всё это
происходило безо всяких дискуссий и обсуждений. Нумерация так же служила для
того, чтобы повышать или понижать бойца в классе, согласно его сообразительности
или вследствие его ошибок. Именно эта запутанная схема стала фактором того, что
после смерти Сабино к власти пришёл Фирменич, воспользовавшийся «недостатками»
данной системы. В группе Фернандо приказы отдавали определённые люди. Приказы
не обсуждались.
Эта
схема была мне неприятна, и, я думаю, что была они неприятна и Лафлёру. На
самом деле, данная система управления не убедила в своей эффективности ни
одного бойца нашей группы2: после
смерти Фернандо и до самого конца 1973 года «Монтонерос» являли собой пример
нашего критерия развития, выражающегося в создании во всех секторах общества
многочисленных групп симпатизантов, т.н. «Базовых Революционных Групп», лучшие
кадры которых вовлекались непосредственно в организацию в качестве
комбатантов. Лишь затем, после нового ухода в подполье в 1974 году, Организация
«вернулась к корням», охваченная вихрем тотальной милитаризации в контексте
модели Партия-Армия, которая и привела «Монтонерос» к гибели.
Но тогда,
в 1970 году, Сабино Наварро попросил время, дабы убедить меня и Лафлёра в
перспективности схемы, базирующейся на критериях военной эффективности,
предложенной Абалем. И хотя я осознавал пагубность такого централизма, я дал
окончательное согласие, дабы объединение организаций было официально оформлено.
Однако, мы выдвинули Фернандо собственные требования, касающиеся неприятии
столь жёсткой вертикали, уничтожающей любые инициативные действия рядовых
бойцов. Таким образом, Абаль принял наши доводы о необходимости развития политического сознания масс и сохранения политической работы, при разработке военных действий.
На этой встрече от нашей группы присутствовали Сабино, Оберт, Лафлёр и я. До той даты
актив нашей боевой группы составляли всего 9 человек, учитывая так же
присоединившихся Ильду Розенберг, Ренгу Малианди, «Мауро» Фаласки, «Лысого»
Себальоса и Тито Вайцмана. После похищения Арамбуру состоялась вторая встреча,
на которой уже присутствовали все члены нашей формации, с целью окончательного
присоединения к группе Фернандо. Против интеграции проголосовал тогда только
«Мауро»: согласно его воспоминаниям, он никак не мог принять
«милитаристский» характер группы Абаля. Хотя, честно говоря, я помню критику в
адрес Абаля, но не припоминаю, чтобы кто-то голосовал против, поскольку, фактически,
мы были уже внутри «Монтонерос». В любом случае, все мы вошли в «Монтонерос».
Включая и Фаласки.
Фернандо
был высоким человеком, худым, очень молодым и привлекательным типом, который
своим видом выражал некий авантюристский дух и абсолютную уверенность.
Алехандро Пейроу, встречавшийся с ним в конце 1967 года, вспоминает Фернандо
крайне схематично: «Я рад, что более не
общался с ним» - говорил Пейроу. Кроме того, он рассказывал, как в начале
68, когда Алехандро был уже боевиком «Вооружённых Перонистских Сил», которые,
конечно, Фернандо никак не импонировали, Абаль Медина посетил его родственника,
в саду которого играл мальчик лет трёх-четырёх. В виде забавы, Фернандо начал
подкидывать малыша в воздух, при этом присвистывая, хотя мальчик и знать его не
знал. Возмутившись таким обращением, малыш начал дрыгаться ногами, бить
Фернандо по голове и плеваться до тех пор, пока Абаль не поставил его на землю.
Фернандо улыбнулся и заметил родственнику Пейроу, что «из него вырастет хороший
партизан». Для Алехандро – человека, помешанного на безопасности и конспирации,
такое поведение показалось нелепым и неосторожным. И если раньше он был просто равнодушен к Фернандо, то с этого момента он стал практически ненавидеть будущего
лидера «Монтонерос», хотя более с ним никогда не встречался. Однако для меня
этот исторический анекдот не кажется столь уж непривлекательным. Боле того, он
хорошо характеризует Абаля как жизнерадостного человека, любившего детей, в
поведении которого было немного детского. Совсем немного, ибо подготовить такую
смелую акцию, как похищение Арамбуру, вряд ли смог человек с подростковым
сознанием.
На
встрече, организованной в квартире в Лас Эрас, Фернандо сообщил нам, что хочет
провести серьёзное дело, после которого мы выйдем в большой свет уже как единая
организация. Группа Абаля в этом серьёзном мероприятии рисковала самим своим
существованием. Мы же не рисковали практически ничем – наша задача была крайне
незначительна: быть готовым действовать, если операция провалиться и быть
готовым приютить товарищей, опять же, в случае краха. Ну и, в долгосрочной
перспективе, быть готовыми продолжить борьбу, соединив свои силы с силами
других групп, с которыми мы имели контакты на национальном уровне. Это были, в
частности, крупные группы в Кордобе и Санта-Фе, а так же пара мелких банд из
провинции. Сабино Наварро в жёсткой иерархии становился номером третьим, после
непосредственно Фернандо и главаря структуры в Кордобе Эмилио Масы. На той же
встрече было принято решение организовать две оперативные акции в Буэнос-Айресе
для того, чтобы бойцы обеих групп прошли «обкатку» совместными действиями: этими
акциями должны были стать нападение на «Банк Галисии» в столичном пригороде
Рамос Мехия и атака на охранный пост «Hospital Aeronautica» - место, где в 1968
году я проходил военную службу и которое мы попытались ограбить (правда, без
успеха) год спустя, дабы экспроприировать полсотни ручных пистолетов-пулемётов
«Halcon». Обе акции должны были быть исполнены между июлем и августом, так как
идея состояла в том, чтобы осуществить непрерывный процесс вооружённой
пропаганды, последующий за похищением Арамбуру. Крупнейшим делом той
кампании должна была стать вторая операция «Монтонерос» в провинции Кордоба,
планировавшаяся на июль месяц – захват городка Ла Калера.
1
июля 1970 года операция в Ла Калере прошла успешно: боевики заняли комиссариат,
банк, муниципалитет, здание почты и, в конце концов, все те стратегические
объекты, которые стоило захватить. Но в течение отхода, одна из машин
поломалась. Пока два приятеля пытались отремонтировать автомобиль, подкатила
полиция и, после незначительной перестрелки, в которой один из них получил
ранение, оба были схвачены. Один из этих задержанных после нескольких часов
пыток выдал полиции информацию о местоположении дома, в котором ранее проводились
оперативные встречи. Несмотря на то, что товарищей туда приводили в
конспиративной форме – взгляд направлен в землю или же вообще с завязанными
глазами, - этот человек в какой-то момент поднял голову и запомнил фасад дома,
служивший оперативным целям. Но он никому ничего не сказал, поэтому никто из
товарищей не беспокоился о своей безопасности. Беда состояла в том, что данный уникум
запомнил месторасположение – ни много не мало, - главного оперативного штаба
Организации в Кордобе. Когда туда нагрянула полиция, трое боевиков,
участвовавших в захвате Ла Калеры, находились внутри. Завязалось жестокое
сражение: в перестрелке были ранены Игнасио Велес и Эмилио Маса, который спустя
несколько часов умер от кровопотери, третий товарищ был арестован. Кроме всего
прочего, в доме полиция обнаружила водительские права на имя Карлоса Магида.
Карлос
Магид работал на седьмом телевизионном канале и приходился шурином Нормы
Арростито3, одной из соратниц группы
Абаля. Кроме того, он принимал какое-то отдалённое участие в похищении
Арамбуру. Я не думаю, что он был подготовлен для этого специально – скорее,
Фернандо был вынужден привлечь его к этому делу ввиду нехватки бойцов.
Фернандо, узнав о провальном финале операции в Ла Калере, понял, что очень
скоро полиция идентифицирует всех участников «Монтонерос». Им было принято
решение уходить вместе с членами своей группы в подполье. Таким образом,
оставив свои жилища, они переехали в квартиры, предоставленные нами. Таких
квартир было не очень много: две снимали я и Оберт, а большой дом содержал
Карлос Фаласки. Причём убежище Фаласки – ввиду того, что он фактически не
принимал участия в боевой деятельности организации, - являлось главным нашим
оперативным штабом, в котором мы складировали оружие, взрывчатые вещества и документацию.
И, непонятно почему, там же мы хранили настоящий паспорт Хосе Сабино Наварро.
Сюда же мы привели и Магида, которому строго-настрого приказали стены дома не
покидать до тех пор, пока сами не приедем за ним. Но парень явно был
безумен. Иначе я никак не могу объяснить тот факт, что в восемь утра следующего
дня он появился на пороге телестудии – пришёл, значит, на работу, дурак. Он был
молниеносно задержан, после чего подвергнут допросу, в результате которого
открыл полиции ряд деталей операции «Pindapoy» - акции по похищению Арамбуру.
Через
несколько часов мы узнаём о его задержании и, со слабой надеждой на то, что он
не выдал местонахождение дома Фаласки, этой же ночью мы попытались организовать
оперативную эвакуацию, с целью удалить из жилища все наши боевые запасы,
документы, а так же любые вещи, способные скомпрометировать непосредственного
арендатора (т.е. Фаласки). Который, ко всему прочему, вообще не знал, что мы
спрятали Магида на его вилле. Более того – я думаю, что в тот момент он даже не
знал, что мы как-то связаны с «Монтонерос», поскольку не припоминаю, когда
состоялась встреча, на которой оформилось наше присоединение к Организации – до
или после акции в Ла Калере. Согласно самому Фаласки, а так же документу
«Монтонерос» от 1973 года, к которому приложил руку Оберт, это собрание прошло
«в один августовский день в доме на улице
Морено, в паре кварталов от Департамента Полиции».
Оперативное
мероприятие по эвакуации состояло в том, что, мы, скрываясь за деревьями, по
соседним садам и небольшому лесу пробрались к дому, арендованному Фаласки. Шли
мы, как обычно при «пешей» акции, «индейской колонной» - т.е. друг за другом,
соблюдая дистанцию в 5- 8 метров. Сабино шёл в голове колонны, Лафлёр за ним, я
был третий и замыкал наше шествие Фирменич, сжимавший в руке самодельную
гранату. В случае, если нас застигнет полиция, Фирменич должен был бросить
гранату, дав нам шанс скрыться. Когда до нужного дома оставалось всего ничего,
я обернулся и увидел, что Фирменич плетётся где-то позади, метров в 15-20 от
нас. Т.е. граната в его руке, в случае полицейской облавы, вряд ли могла послужить нашему бегству. Скорее, она послужила бы тому, что Фирменича разорвало на
куски, что и случилось в сентябре этого же года с Рамусом.
В
любом случае, начиная с этого момента, я не доверял Фирменичу как бойцу4. Возможно потому, что я, недисциплинированный
в обычной жизни и импульсивной в политической работе, был крайне строг во всём,
что касалось военного аспекта – пять метров для меня были строго пятью метрами,
а не семью или восемью, и уж тем более, не пятнадцатью, как для Фирменича. Я
обратился к «Чёрному», с целью привлечь его внимание к поведению Фирменича, на
что тот, цыкнув на меня, шёпотом сказал: «Тут
со всех сторон легавые». Мы ушли.
В
последующие дни Буэнос-Айрес был наводнён ориентировками с изображениями лиц
Абаля, Арростито, Фирменича, Капуано, Рамуса, Фаласки и Сабино. Все
конспиративные жилища группы Абаля были накрыты властями, а мы покинули
квартиру Оберта, который пару лет назад использовал поддельную закладную на неё
как поручитель, когда Сабино Наварро нуждался в этом при покупке холодильника в
кредит. Учитывая то, что «Тато» Лафлёр уже долгое время находился в розыске, мы
не исключали, что скоро и он, как известный деятель революционного перонистского
движения, будет приобщён к делу о похищении Арамбуру. «Лысый» Себальос, близко
друживший с Сабино, так же скоро был объявлен в розыск – это кажется странным,
но показания на него дали дети «Чёрного», с которыми «Лысый» частенько играл –
полиции не составило особого труда разболтать наивных малышей. Таким образом,
организация была практически разгромлена и из всей оперативной структуры, - за
исключением товарищей в Санта-Фе, - в законном поле оставались лишь мы трое.
Двенадцать разыскиваемых преступников получили приют в Лас Эрас и Биллингхёрсте.
Не нужно быть гением, чтобы догадаться – вскоре сюда ещё прибудут люди из
разгромленной структуры в Кордобе. Так это позже и случилось – товарищи с
Севера околачивались в Буэнос-Айресе, надеясь здесь скрыться от властей.
Кое-как мы сумели «легализовать» лишь Сабино, который служил «шофёром» у Тито
Вайцмана: Тито жил в буржуазном районе и имел шикарный «Кайзер Карабелья»,
блестящий и чёрный. Вскоре в его доме появился ещё один жилец и дабы пресечь
толки соседей, Вайцман объявил, что недорого нанял шофёра, ибо он дорожит своим
престижным реноме, а сегодня иметь шофёра – очень престижно. Таким образом, в
моей квартире нас оставалось лишь пятеро: я, Оберт, Грасиела Малианди, Ильда
Розенберг и Фаласки, которого, время от времени, сопровождала девушка:
секретарша строительной фирмы, располагавшейся в том же здании, что и
юридическая контора «Мауро». Эта девушка работала в политическом секторе,
связанном с Кабесоном Абеггером (организация «Descamisados» - «Оборванцы») и иногда
сотрудничала с нами.
Благодаря
связям «Тато» с людьми из «Fuerzas Armadas Peronistas», те взялись за
обеспечение жильём оставшихся на свободе членов нашей организации, которых
разместили на конспиративных жилищах, принадлежавших FAP. В одном из таких домов,
переоборудованных в «госпиталь» я и делил какое-то время кров с Фернандо Абалем
Мединой.
Фернандо
был хоть и жизнерадостным типом, однако, когда дело касалось революционной
борьбы, из него было невозможно клещами слово вытянуть. Следовательно, даже при
мне он не сильно распространялся о деле Арамбуру. Он очень немногое
рассказал мне по этому поводу, и я практически всё забыл. В то время амнезия
была полезной штукой, и многие из нас пытались инспирировать её искусственно –
пройдя на собственном опыте в 1971 году пытки и допросы с пристрастием, я так
же практиковал методику профессиональной забывчивости.
К
Арамбуру относились с подобающим уважением, однако генерал совершенно не
понимал, что происходит, не выказал никакого раскаяния когда его спрашивали о
казни 56 человек в 1956 и, и хотя знал, что труп Эвиты покоится на кладбище в
Италии, не захотел уточнять, где именно. Когда его вели на расстрел, он вёл
себя крайне мужественно. В принципе это всё, что я помню. Не очень отличается
от рассказа Фирменича, который знает весь мир.
1. Я
не знаю, откуда Джилспай взял это число. Ибо в эпоху «Арамбурасо» количество
боевиков между Кордобой, Буэнос-Айресом и Санта-Фе было как минимум в три раза
больше.
2.
«Внутренний бюллетень №1» по этому поводу указывает, что две группы (Фернандо и
Сабино) после интеграции в единый организм поддерживали «весьма натянутые отношения (…) в течение практически года (…) Главные
пункты противоречий были следующие: критика [группой Сабино группы Абаля] излишнего милитаризма и авторитаризма и
намерение части первой группы поддерживать политическую работу одновременно с
развитием военной деятельности».
3.
«Чайка», подруга Фернандо, коммунистка, включённая в Национальное Руководство.
Она была крайне серьёзным человеком, требовательным к другим, но прежде всего –
к самой себе. Обладавшая исключительно выдержкой, она сохраняла мужество в
течение долгих месяцев содержания в концлагере ESMA, окончившихся для неё
смертью.
4. Я
всегда считал, что у Фирменича полно недостатков, как в политическом, так и в
военном плане, и не думаю скрывать это в своей книге. Скажу больше: среди всех
тех, кто ответственен за наше поражение, он – главный. Но я проживал вместе с
ним, тесно общался с ним, и никогда, повторяю, никогда даже не думал о том, что
он мог быть полицейским или агентом властей. Версию о его «инфильтрации»
запустили с политической целью: дискредитируя акцию по похищению Арамбуру, сняв
ответственность за его казнь с перонистского лагеря, недоброжелатели хотели
представить дело как сведение счетов хунты Онгании с теоретическим претендентом
на власть. У меня вызывает удивление, что сейчас, спустя 35 лет после всего
произошедшего, некоторые даже «прогрессивные» деятели продолжают распространять
эту лживую версию.
José Amorín.
«Montoneros. Una Buena historia»
