Группа Сабино
Хосе Аморин
Хосе
Сабино Наварро, «Чёрный», делегат профсоюза работников металлургии и перонист
до глубины души, был шефом «Монтонерос» с момента смерти Фернандо Абаля Медины
и до июля 1971 года, когда, по приказу Национального Руководства, он переехал в
Кордобу, а Марио Фирменич занял его место. Когда в январе 1969 была
организована наша маленькая вооружённая группа, «Чёрный» обитал в призаводской
постройке в Сан-Мигеле: тогда ему было 26 или 27 лет. Он возглавлял местное
отделение «Рабочей Католической Молодёжи» (Juventud Obrera Católica) и обладал
большим авторитетом в лагере так называемого Боевого Перонизма. Этот авторитет
«Чёрный» заработал во многом из-за своего участия в рабочей борьбе, но надёжно
закрепил его, жестоко избив генерального секретаря профсоюза механиков Хосе
Родригеса, предавшего забастовку. Сабино имел крайне колоритную, но
привлекательную внешность, впоследствии я весьма удивлялся его схожести с
мексиканским революционером Эмилиано Сапатой. Немногочисленные девушки, крутившиеся
в нашей среде, просто умирали от любви к «Чёрному». Он был женат и имел двух
детей, однако никогда не оставлял своих амурных похождений.
«Льяна»,
Ильда Розенберг, на несколько месяцев старше Сабино, художница, разведена,
имела так же двух детей и являлась моей возлюбленной подругой до середины
71-ого. Она принадлежала к традиционной левой, и так и не изменила своих
взглядов, войдя в нашу группу. В то время она пятый год училась в вечернем
колледже. Познакомил нас в апреле 1968 Густаво Олива: мутный дурачок с
замашками поэта, бывший её приятелем по колледжу и моим сослуживцем в армии.
«Тато»,
Густаво Лафлёр, весёлый и вместе с тем серьёзный тип, женившийся впоследствии
на Елене Алапин, являлся настоящим политическим преподавателем, вторым человеком
в иерархии «Революционной Перонистской Молодёжи» после Густаво Реарте, и личным
другом основателя «Вооружённых Перонистских Сил» (Fuerzas Armadas
Peronistas) Энвара эль Кадри. В свои 23 года он обладал самым развитым
политическим сознанием и был наиболее опытным активистом нашей группы. Он так
же имел высокий авторитет в среде «боевых перонистов». Когда я с ним
познакомился в 1968 году, он проводил занятия по перонизму среди всех желающих
на первом этаже разрушающегося заброшенного дома. В Альмагро или в Центре, сейчас
точно не скажу. Я помню, как я присутствовал на одном из его занятий, благодаря
объявлению, напечатанному в «Che Compañero» - полуподпольной газете, которую я
покупал в нескольких экземплярах, чтобы распространить среди своих армейских
товарищей. Как-то я чуть не поплатился за свой пропагандистский пыл: однажды
утром, во время построения нашего отделения, сержант обнаружил несколько листов
из этой газеты, после чего ходил перед строем и лаял: «Кто принёс это сюда?!». Я зажмурился от страха, но всё-таки сделал
шаг вперёд: многие мои приятели знали, что это именно я распространяю газету, и
теперь на карту была поставлена моя репутация. «Это я принёс, товарищ сержант» - крикнул я, выбирая лучшее из зол.
Однако сержант ограничился лишь тем, что сказал мне: «Не делайте так больше, рекрут», вручил мне газету и отправил
обратно в строй. Меня не наказали. Однако когда подошёл момент присяги, мне не
позволили клясться над флагом. В тогдашней армии это было худшее из наказаний.
Я же так не считал: я избежал долгих часов утомительной процедуры – стояния
навытяжку с многокилограммовым старым парадным маузером в руках. Понятно, я
даже не прекратил распространять газету среди армейских товарищей – правда,
делал я это теперь с большим благоразумием. И вот однажды прочитав объявление
«Тато» о занятиях политическим перонизмом, я отправился в столицу и этой же
самой ночью, попивая джин и кофе, мы с Густаво и ещё несколькими товарищами
решили организовать свою первую «военно-политическую группу» с целью вести вооружённую
борьбу против диктатуры горилл.
«Леандро»,
которого позже знали под псевдонимами «Пингулли» и «Диего», в реальной
жизни звали Карлосом Обертом. Он был публичным деятелем, руководителем
студенческого профсоюза на факультете Истории и в свои 22 года был самым
благоразумным из нас: он являлся реальным руководителем «Монтонерос» с 1971 и до
самой своей смерти в 1976 году. Формально, Фирменич был номером первым в
организации, а «Леандро», соответственно, вторым. Но на самом деле, всеми
кадрами среднего звена (главарями колонн, боевых групп и лицами, ответственными за
массовый фронт) руководил Оберт. Фирменич стал шефом «Монтонерос» чисто
случайно.
Хотя,
у случайности почти всегда есть имя. В данном случае, есть имя и фамилия:
Трагедия и Глупость. В августе 1970 года Фернандо Абаль Медина занимал первый
пост в организации, «Чёрный» Сабино второй, Густаво Рамус – третий и Оберт –
четвёртый. Пятым был Фирменич. Двумя или тремя месяцами ранее, когда наша группа
объединилась с группой Абаля, мы структурировали иерархию, в которой
чередовались представители двух групп, из которых выросли «Монтонерос» в
Буэнос-Айресе. Итак, Трагедия: в сентябре 1970 года на улице Уильям Моррис
погибают Абаль и Рамус. Как следствие, Сабино занимает первый пост. По идее,
«Леандро» должен был занять место Рамуса и стать вторым человеком в группе.
Глупость: дабы «уважить» условия изначального договора об интеграции, на второе
место был выдвинут Фирменич, поскольку оба они (и Фирменич и Рамус) происходили
из одной группы. И конечно, когда погиб Сабино, руководство организацией
перешло в руки к Фирменичу. Повторяя слова Хорхе Дорио, я могу сказать – как бы
изменилась история, если бы мы не были такими глупыми.
Я в
1968 году – новобранец, студент медицинского факультета и руководитель перонистского
кружка университета Ла-Платы. Мне было столько же лет, сколько и «Леандро», но,
в отличие от него, я грешил безумством и неразумностью. Про Хулию я мало что
знаю, кроме того, что она обладала просто неописуемой красотой, сводила нас
всех с ума, неплохо разбиралась в политике, была крайне благоразумна и являлась
самой младшей в нашей группе. Аналогично, я не имею биографических сведений о
«Ренге», Грасиеле Малианди. Знаю только, что перед смертью она успела ранить
армейского офицера. Она вышла замуж за Оберта, от которого родила двоих детей,
которых, в полном неведении о своих корнях, воспитывала бабушка. Сегодня её сын
Диего – музыкант. Дочь Алехандра – танцовщица танго.
Моя
мать, Дора Нери, которая в первое время за рулём своего «Форда» исполняла роль
санитарки во время наших вооружённых акций, знала всех шестерых моих приятелей.
Но детально она помнила только Ильду Розенберг и Оберта. Иногда она говорила об
Оберте: «Он заботился о тебе, когда тебе
было плохо, это исключительный человек».
Между
серединой и концом 1969 года к нам так же присоединились такие бойцы, как Тито
Вайцман, «Лысый» Себальос и Карлос Фаласки, по прозвищу «Мауро», которого я
называл просто «Бога». Тито был психиатром и пришёл к нам из Студенческой
Федерации Национальной Революции. «Лысый» являлся профсоюзным руководителем
фабрики «Фиат» и, как и генеральный председатель профсоюза завода – Паласиос,
убитый в 1975 году боевиками «Аргентинского Антикоммунистического Альянса», -
вышел из «Рабочей Католической Молодёжи». Тито покончил жизнь самоубийством в
1971 году, «Лысый» погиб в бою несколькими годами позднее.
* * * * *
В
конце 1968 и в январе 1969 состоялись два Конгресса Революционного Перонизма.
Центральной темой конференции стала выработка методологии для борьбы с военной
хунтой генерала Онганиа. Кроме того, касаясь ситуации внутри движения, стоял
вопрос – каким образом вытеснить из перонизма сектора, склонные к
соглашательству с властью, борющиеся лишь за завоевания некоего политического
пространства, и мирно сосуществующие с этой властью, не оспаривая её главенства.
В
Конгрессе 68 участвовали Бернардо Альберте, несколько ранее назначенный
официальным делегатом генерала Перона, основной теоретик Революционного Перонизма Джон Уильям Кук, основатель и лидер «Революционного Перонистского
Движения» (Movimiento Revolucionario Peronista) и «Революционной Перонистской
Молодёжи» (Juventud Revolucionaria Peronista) Густаво Реарте, несколько
руководителей Всеобщей Конфедерации Трудящихся (Аргентинцев) и кое-кто из
будущих лидеров партизанской войны, таких как Сабино Наварро, Оберт, Густаво
Лафлёр. Абсолютно все участники сошлись во мнении, что легальные методы
достижения политических целей исчерпаны и пришло время встать на путь
вооружённой борьбы. Сам по себе тезис стоял вне критики, обсуждалось лишь, в
каком формате осуществлять и развивать эту борьбу. Пришёл или ещё не пришёл
момент брать в руки оружие, созрела ли для этого политическая обстановка, стоит
ли учреждать сильную политическую организацию для обеспечения политической и технической
поддержки, или, может быть, сама вооружённая борьба создаст все условия для
развития народной организации.
Конгресс
завершился двумя постановлениями: первое гласило, что вооружённая борьба
является перспективным направлением на будущее, но сегодня надо учитывать, что
стратегическое развитие движения и уровень народной поддержки пока ещё не
позволяют должным образом развивать данное направление.
Второе
постановление утверждало, что объективные условия для развёртывания вооружённой
борьбы уже созрели. Но, в любом случае, пока ещё не были созданы субъективные
условия, заключавшиеся в причастности и, следовательно, поддержке народа тех,
кто являлся протагонистами вооружённой борьбы. Однако, эти субъективные условия
должны были созреть тотчас же после первых вспышек вооружённой борьбы. Которая,
на самом деле, уже давно началась, после того, как маленький отряд FAP
Энвара эль Кадри
был захвачен полицией в Тако Рало (провинция Тукуман).
Однако
же, Конгрессу не удалось унифицировать и обобщить противоречивые позиции
различных сторон; являлось необходимым провести вторую сессию, дабы завершить
столь важную дискуссию. Второй Конгресс состоялся спустя всего несколько
месяцев – в январе 1969 года.
Касаемо
этого Конгресса, Карлос Оберт в августе 1974 года в статье «Ты вернёшься к
народу», опубликованной в журнале «Перонистское Дело» (La Causa
Peronista №4, август 1974), дал следующее его описание:
«В январе 69 состоялся второй Конгресс в
Кордобе. Но это собрание, в отличие от первого, было намного шире – в нём
стремился принять участие даже Брито Лима1,
однако он был выкинут оттуда пинками, ибо к тому моменту было уже известно, что
он полицейский агент. Данный Конгресс запечатлел три основных положения. Первое касалось непосредственно «Революционного Перонистского Движения» и
необходимости углубления его деятельности внутри рабочего класса. Без этого всякое
действие в насильственной плоскости считалось преждевременным. Второе положение,
выдвинутое профсоюзными делегатами, заключалось в укреплении структуры Всеобщей
Конфедерации Трудящихся (Аргентинцев), которая в тот момент являлась чуть ли не
единственным очагом сопротивления внутри перонистского движения и рабочего
класса …Третье положение, выдвинутое Сабино Наварро, отстаивало необходимость
начала вооружённой борьбы для содействия росту революционного сознания в массах
и создания условий для формирования народной
организации. После, все эти перонистские сектора разделились – одни заняли
левую позицию, другие – правую. Однако тезис Сабино являлся тезисом большинства. Но, несмотря на принятые решения, для претворения в жизнь этой
идеи ничего сделано не было.
И тогда мы вспомнили о старом
перонистском лозунге, гласящем, что «лучшее слово – это дело».
И
вот так всё началось: в течение того
Конгресса, положившего начало так называемой Революционной Тенденции Перонизма,
Сабино Наварро и Густаво Лафлёр нашли взаимопонимание, что впоследствии
вылилось в организацию небольшой вооружённой группы, ставшей известной под
именем «Группа Сабино», которая являлась одной из первичных организаций,
которые затем, объединившись воедино, дадут начало истории «Монтонерос».
* *
* * *
Первая
группа, которую мы организовали с Густаво «Тато» Лафлёром той ночью 1968 года
за кружками с джином и кофе, пережила судьбу многих других подобных коллективов
того времени – возникшие, как грибы после дождя, они очень быстро
ликвидировались полицией. Мы не стали исключением, хотя Ильда Розенберг, «Тато»
и я спаслись от преследования. Но остальные наши товарищи-участники, закончили
свою деятельность очень плохо.
Мы с
Густаво решили собрать нескольких наших приятелей для организации небольших
оперативных акций в стиле Перонистского Сопротивления: мы хотели разоружить
какого-нибудь полицейского или же подорвать бомбы в связи с очередным
социальным конфликтом и т.п. Это была наша «программа максимум». Необходимость
вербовки людей брал на себя «Тато», который, благодаря своей длительной
деятельности внутри перонистского движения, имел множество знакомств, в том
числе – и с заслуживающими доверия товарищами. В то время достаточно было
показать человеку пару украденных, возможно даже неисправных, «стволов» и тонко намекнуть, не вдаваясь в
детали, что за нашими спинами уже ого-го сколько «крутых» акций. И всё:
воодушевлённые и восторженные товарищи сами требовали включить их в группу.
Обучить этих наших соратников кое-какому военному делу так же не было
проблемой, и эту обязанность взвалил на свои плечи «Тато», ибо он единственный
из нас проходил обучение на Кубе: в данном случае, не очень хорошее, но
всё-таки, обучение. Кубинцы, точно так же, как и китайцы, в то время игнорировали
свои политические догматы в угоду тому, чтобы обучить людей вроде нас
единственному, что имело значение: тактике, стратегии, использованию различного
оружия. Нашим вторым намерением являлось последующее объединение с другими организациями, в частности – с «Вооружёнными Перонистскими Силами», о
существовании которых было уже известно. И,
таким образом, выходить на более высокий уровень.
Среди завербованных
товарищей был один молодой человек, «Турок», который никогда не расставался с
чемоданчиком, содержащим пару тротиловых шашек: он всё искал надёжное место,
где можно было бы спрятать взрывчатку. Он был очень близок к «Тато»: возможно,
его жена Елена Алапин, ещё помнит того забавного типа.
В
последние месяцы 1968 мы наладили контакт с двумя другими, подобными нашей,
группами. Одна из них являлась частью подпольной
структуры Джона Уильяма Кука, благодаря которому члены её получили весьма поверхностное
военное обучение на Кубе. Эта группа намеревалась развивать сельскую герилью в
провинции Жужуй, где её участники организовали небольшую сеть политической
поддержки и техническую инфраструктуру с помощью сельских учителей,
сочувствовавших перонизму. Руководили этой формацией «Негрито» Херардо Бургос и
Эдгардо Ломбарди: оба выходцы из «Перонистской Революционной Молодёжи». Вторая
группа происходила из Патагонии и имела достаточное количество ресурсов, чтобы
оказать нам техническую поддержку. Руководителем здесь был мужик лет сорока,
бывший участник первого Перонисткого Сопротивления. С этой последней группой
была организована формальная встреча в доме Ильды Розенберг в квартале
Флоресте. Товарищей из патагонской группы мы заводили в дом по парам, заставляя
ходить кругами и смотреть под ноги, дабы не открывать местонахождения нашего
конспиративного убежища.
Незадолго
до того, как прибыть в дом к Ильде, представлявший нас друг другу «Тато»,
назвал меня настоящим именем – Хосе, забыв при этом, что мы договорились
представляться только под псевдонимами: моим был Гонсало. Мало того, в
довершении всех бед, он умудрился сообщить, что я дезертировал с военной
службы. Однако, когда мы прибыли в дом Ильды, её дети, ранее получившие
соответствующие инструкции, приветствовали меня криками «Гонсало, Гонсало!
Мама, пришёл Гонсало!». Для них это было всего лишь игрой. Товарищи с Юга
насторожились; дети врать не могут.
Всё
ясно. Псевдоним Хосе. Настоящее имя Гонсало. Солдат.
На
встрече было решено, что группа Патагонии снабдит нас некоторым количеством
взрывчатки, деньгами, а так же оружием, для того, чтобы мы, тут в
Буэнос-Айресе, совершали экспроприации и акты вооружённой пропаганды в
поддержку группы Ломбарди и Бургоса, которая в это же самое время инициирует
свои акции в Жужуе. После окончания встречи мы, точно таким же конспиративным
образом, вывели товарищей из дома и усадили в автомобиль, переместивший их на
десять кварталов к северу, к проспекту Ривадавиа. Однако, когда мы выходили из
дому, я заметил, что один из них, как будто небрежно, приподнял голову, окинув
взглядом окрестности. На нашем доме не было таблички с номером, поэтому парень
быстро опустил голову, и я не придал этому никакого значения.
Ильда
была художницей, поэтому её дом скорее напоминал ателье, мало подходящее для
конспиративных встреч: стены расписаны картинками и фресками, с кое-где
обвалившейся штукатуркой, по углам навален различный хлам – всё это сразу же
бросалось в глаза. Через пятнадцать или двадцать дней после встречи с группой
Патагонии, в одну из суббот, когда Ильда вместе с детьми уехала к своим
родителям, я решил навести у неё порядок и перекрасить стены.
Я
только-только сделал себе шапочку из газет и взял в руки кисть, как ворвалась
полиция: они искали некоего солдата-дезертира по имени Гонсало. Я предъявил
паспорт на имя Хосе Аморина 23 лет, - перед тем, как пойти на военную службу, я
ещё два года скрывался от армии за счёт студенческой отсрочки, - и сообщил, что сам я художник, что хозяйка
дома в отъезде, и что никакого солдата здесь никогда не было. А, нет, - несколько
раз я видел, как из дома неподалёку входил и выходил какой-то военный;
возможно, сеньорам полицейским нужен именно он. Действительно, по соседству
проживал солдат, и я даже не хочу думать о том, какого страху в тот день
натерпелся этот горемыка. Сотрудники проявили крайнюю наивность и, извинившись,
направились к указанному мною дому. Я же, после нескольких минут благоразумного
ожидания, бросил кисть и немедля кинулся к родителям Ильды, дабы предупредить
свою подругу, чтобы в течение нескольких дней она не возвращалась домой. Затем
я позвонил родителям «Тато»; его отец сообщил, что к ним так же ворвались
полицейские, но никого не нашли.
Двумя
днями позже я встретился с «Тато», вынужденным уйти в подполье и переехать в
Ла-Плату, где у меня была маленькая персональная структура
«военно-политической» поддержки. Когда мы встретились, Лафлёр сообщил, что
полиция взяла «Турка» и ещё двух товарищей – сейчас они находятся в участке в
Сан-Мартине, вместе с «тротиловым» чемоданчиком, который стал основной уликой
обвинения против них. Несколькими месяцами позже, в январе или феврале 1969,
Ломбарди, Бургос и их люди были арестованы в Санта-Лауре, провинция Жужуй. Оба
просидели более года под следствием, но были отпущены за недоказанностью
преступления. Впоследствии, «Негрито» Бургос организовал оперативную группу в
пригороде Висенте Лопес, которая в начале 1971 года влилась в
северную структуру «Монтонерос», а в 72, вместе
Эскрибано, он был убит в уличной схватке со столичной полицией. Ломбарди
же, проникнувшись идеей Реарте, заключавшейся в организации революционной
партии рабочего класса как предварительного шага в деле развития вооружённой
борьбы, работал на этой ниве вплоть до 1976 года, когда он был похищен военными
и, видимо, казнён. 40-летний руководитель патагонской группы, якобы выходец из
Перонистского Сопротивления, якобы прошедший курс военного обучения в Китае, на
самом деле являлся сотрудником спецслужбы SIDE, как и большинство участников
данной формации. Больше о нём я ничего не слышал.
В ту
же эпоху, в январе 69, в ходе Национального Конгресса Революционного Перонизма,
«Тато» выходит на контакт с Обертом и «Чёрным» Сабино Наварро. Между ними не
было никаких дискуссий по политическим вопросам, да в ту эпоху такие дебаты
были полностью бессмысленны. Тезис, выдвинутый Сабино Новарро на Конгрессе,
носил практический характер: мы готовы к борьбе? Да. Тогда вперёд, двигаться и
действовать! Само собой, имели место некоторые «диалектические» столкновения,
но они не касались политики: захватывать «стволы» и действовать, или
действовать и захватывать «стволы»; хронологический порядок не менял сути вещей.
Никто особо не бросался в раздумья, и ещё меньше было дискуссий. Важным для нас, объединяющим фактором для
нас, мобилизующей тенденцией для нас было желание действовать. Действовать, осознавая,
что многие будут убиты, другие окажутся за решёткой. Мы провалимся, но за нами
пойдут другие, которые учтут все наши ошибки. В конце концов, победа будет за
нами; к оружию, товарищи.
Безусловно,
наши первые оперативные акции носили катастрофический характер. За исключением
непосредственно дебюта.
Наша
занятость оставляла очень мало времени для исполнения революционных задач. Я
был исключением, так как, находясь на военной службе, заступал на пост охраны
психиатрической клиники всего пару раз в неделю. Но, например, Сабино работал
ежедневно по 12 часов на металлургическом комбинате. Невозможно было развивать
организацию и работать одновременно. Тогда мы решили, что «Чёрный» должен
уволиться. Но ему необходимо было поддерживать семью; для этого необходимы были
деньги.
По
этому поводу Оберт писал: «Наше первая
акция была очень грациозной. Это была операция по самофинансированию, в которой
мы атаковали отель… просто передвигаясь пешком. Тогда мы взяли около 120 тысяч
песо».
Отель
располагался в столичном квартале Онсе. Вышли в полночь. Строя из себя
«любовную пару», Оберт и Хулия ввалились в холл гостиницы. Они развлекали
разговорами администратора, когда вошёл «Чёрный», в то время как я стоял на
стрёме на углу, недалеко от дверей, с задачей задерживать, - с помощью
разряженного пистолета, - любого, кто захочет войти внутрь. На самом деле,
только Сабино был реально вооружён, однако работоспособность его короткого 22мм
старенького револьвера находилась под вопросом, ибо мы его никогда не
проверяли. Связав администратора, заткнув ему рот и изъяв выручку из кассы
отеля, мы направились на площадь Онсе, разбившись на «индейскую» колонну,
возглавлял которую Сабино, а закрывал я.
Между
нами, непрерывно обнимаясь и ласково улыбаясь друг другу, шли Оберт и Хулия. В
небезызвестном кафе «Perla de la
Once»
нас поджидал «Тато» Лафлёр. Встреча сопровождалась объятиями и взрывами
громкого смеха. Мы были счастливы как
никогда: наша группа начала вооружённую борьбу…фактически без оружия. Действительно, как и
написал Оберт, всё это было очень грациозно. Акции, которые происходили позже,
хотя и вызывают на моём лице ностальгическую улыбку, уже не были столь изысканны.
В
другой раз мы приняли решение разоружить полицейского на посту одного
дипломатического консульства. Нам необходим был автомобиль, и мы с «Тато»
вызвались достать его, намереваясь украсть машину в пригороде, непосредственно
в ночь перед акцией.
На
ночной улице нам попался «Пежо» 403 с сидящими внутри молодыми людьми, весело
разговаривающими между собой. Стволом разряженного пистолета, - мы так и не нашли
пули 6.35 калибра для него, - «Тато» постучал в ветровое стекло, после чего
молодые люди спокойно, безо всякого сопротивления, вылезли из автомобиля и
отдали ключи нам. «Это было легко», -
подумал я, и плюхнулся на водительское сиденье, но, попытавшись завести машину,
видимо от переполнявшей меня радости, я сломал ключ. Словно заправские бандюги,
мы заставили парней усесться на паребрик: «если
хотите остаться живыми, не двигайтесь с места в течение 15 минут!» -
пригрозил «Тато», размахивая пистолетом. После чего мы медленно направились к
углу, повернули и бросились бежать сломя голову, через три минуты оказавшись в
десяти кварталах от железнодорожной станции. «Чёрный» смотрел на нас с жалостью,
и тоном а-ля «теперь за дело берусь я», предложил, чтобы я и он отправились в Оливос, территорию многочисленных дискотек и клубов. «Там всегда полным-полно блядунов» - пояснил он. После часового
поиска мы наконец нашли автомобиль с влюблённой парочкой внутри, припаркованный
на тёмной улице, параллельной проспекту Либертадор. «Ты останься пока здесь. Если мы подойдем вдвоём, они могут испугаться и
дать по газам. А так я их сейчас живо в одно лицо сделаю» - скомандовал
Сабино. Но в момент, когда до машины оставалось метра три, она неожиданно
тронулась с места, и «Чёрный» не оказался на капоте лишь благодаря своей кошачьей
ловкости: отпрыгнув в сторону, он побежал во тьму. Я за ним.
В
этот раз окрестностей железнодорожного вокзала мы достигли за полминуты. «Это не наша ночь, давай лучше оставим это
дело до другого раза» - в конце концов, предложил я. Но Сабино не верил в
удачу, - по крайней мере, в тот момент, -
и вообще был крайне упрямым типом – особенность, которую он не утерял до
самой своей смерти: без его упорства, «Монтонерос» после провала в Ла Калере
прекратили бы своё существование. Итак, благодаря упрямству «Чёрного», около
пяти утра, мы наконец обнаружили искомый автомобиль около моста Сааведра на
проспекте Маипу. Человек припарковался буквально в нескольких метрах от нас,
грустно бредущих по тротуару. Дальше всё случилось буквально за секунды: не успел я и глазом моргнуть, как Сабино открыл дверь водителя, схватил
его за куртку и вытащил из салона. Менее чем через минуту мы уже катили на
украденном авто в направлении Ратуши.
Однако,
когда до кондитерской, где мы должны были встретиться с Обертом и «Тато»,
оставалось всего пара кварталов, мотор начал кашлять и, в конечном итоге,
заглох. В двух шагах от патрульного полицейского автомобиля. «Чёрный» жал на
педали, крутил ключ – всё бестолку. Не глядя по сторонам, Сабино вышел, открыл
капот и начал манипулировать какими-то проводами. «Давай-ка заведи!» - крикнул он мне. Я послушно нажал на педаль. «Хорош! Свечи полетели. Лучше будет оставить
её здесь». В то время, как мы толкали автомобиль по направлению к обочине,
патрульная машина тронулась с места, медленно-медленно проехала мимо нас: мы,
не поднимая глаз, продолжали своё дело. «Чертовщина
какая-то!», - выругался Сабино: «уже
нет времени, лучше нам оставить это дело».
Да,
тогда мы избежали большого несчастья благодаря своей удаче. Не имея должного
опыта, мы не соображали, что кража автомобилей – наиболее рискованная часть
любого оперативного действия, наиболее распространённая причина провалов. В эти
первые месяцы, если бы удача отвернулась от нас, мы могли бы кануть в лету,
бесславно и незаметно. Не фигурируя даже в криминальных колонках газет. Как и
случилось с большинством группировок, которые в конце 60-х пробовали начать
собственную вооружённую борьбу. И лишь вдоволь накушавшись дерьма, эти
группировки попытались объединиться и преобразоваться в солидную организацию,
способную, по крайней мере, прикрыть их задницы в случае неприятностей.
1.
Правый перонист, руководитель группировки «Comando de
la Organizacion», позднее ставший известным
благодаря своему ключевому участию в так называемой «бойне в Эсейсе» -
расстреле многотысячной толпы, собравшейся в аэропорту «Эсейса» для встречи вернувшегося из ссылки
генерала Перона 20 июня 1973 года.
