3. Второй акт
Этот второй акт начался на Кубе и включал в себя некоторые
значительные эпизоды, не требующие пояснения в данный момент: такие как моё
назначение главой кубинского контингента, несмотря на то, что я белый; выбор
будущих бойцов; подготовка моего тайного отъезда; как можно меньше прощальных
мероприятий; последние письма и целый набор тайных маневров, которые даже
сегодня небезопасно озвучивать; в любом случае, все они могут быть объяснены
позже.
После прощальной суеты, которая заняла достаточно много
времени, я сделал последний шаг: речь идёт о моей тайной поездке, о деталях
которой сегодня я так же не буду распространяться.
Я оставлял за спиной почти 11 лет совместной с Фиделем работы ради успеха Кубинской революции, счастливый дом, который можно было бы назвать очагом революционера, преданного своему делу, и целую кучу детей, которые едва ли успели насладиться отцовской любовью. Начался новый жизненный цикл.
Я оставлял за спиной почти 11 лет совместной с Фиделем работы ради успеха Кубинской революции, счастливый дом, который можно было бы назвать очагом революционера, преданного своему делу, и целую кучу детей, которые едва ли успели насладиться отцовской любовью. Начался новый жизненный цикл.
Итак, в один прекрасный день я появился в Дар-эс-Саламе,
столице Танзании. Никто не ведал об этом, даже посол, мой старый товарищ по
борьбе; высадившийся с нами с «Гранмы» и ставший впоследствии капитаном
повстанческой армии, он мог бы узнать о моём прибытии.
Мы остановились на небольшой ферме, арендованной специально для
прибытия группы из 30 человек, которые должны были сопровождать меня. Но сейчас
нас было только трое: Мойя1, чёрный
офицер и официальный руководитель группы, Мбили, белый товарищ с большим опытом
участия в подобных конфликтах, и я, Тату, выступавший в качестве врача, и
скрывавшийся под личиной француза, так же имеющего опыт партизанской борьбы.
Наши прозвища обозначали «один», «два» и «три»; именно в таком порядке. Чтобы
избежать головной боли, мы решили присваивать имена по порядку въезда и
использовать псевдонимы на суахили, который был распространён здесь.
Не было ни одного сообщения, сообщающего конголезцам о моём решении бороться в их стране, так же,
как и ни один из конголезцев не знал о моём присутствии. В первом разговоре с
Кабилой я ничего не мог сказать, потому что ничего ещё не было решено, а после
утверждения плана становилось опасным извещать их о моём проекте, прежде чем я
собственно прибуду, поскольку я должен был пробираться в Танзанию инкогнито,
пересекая множество вражеских территорий. Так что я решил поставить их перед
свершившимся фактом и действовать исходя из того, как они будут реагировать на
моё присутствие. Я не могу скрыть того, что их отказ от сотрудничества поставил
бы меня в трудное положение, так как я уже не мог вернуться; однако я так же
предполагал, что им будет крайне трудно откреститься от меня. Я по-настоящему
шантажировал их самой своей личностью.
Имелась проблема, которая не была
предусмотрена: Кабила, как и все члены революционного Правительства, находился
в этот момент на конференции в Каире, где обсуждались аспекты совместной борьбы
и новой конституции революционной организации. Его помощники Масенго и Митудиди,
оба руководители Генерального Штаба восточного фронта, были с ним. Оставался
только один делегат по имени Чамалесо2,
который позже получил от кубинцев прозвище «Крутой». Под свою ответственность
Чамалесо дал согласие на принятие 30 инструкторов, которых мы предлагали
конголезцам изначально. Однако, когда мы сообщили о том, что у нас есть ещё
около 130 бойцов-негров, готовых начать борьбу, он дал добро и на их приезд.
Это несколько изменило наш стратегический план, поскольку первоначально мы
рассчитывали действовать на базе 30 кубинцев, привезённых в Конго в качестве
инструкторов.
Чамалесо отправил делегатов в Каир, чтобы сообщить Кабиле и
его товарищам о прибытии кубинцев (о моём присутствии он умолчал), в то время
как мы ждали приезда первого нашего контингента.
Самой неотложной задачей было найти лодку с хорошим мотором,
быструю и маневренную, которая позволила бы нам безопасно пересечь 70
километров озера Танганьика до пункта назначения в Конго. Один из наших лучших
специалистов приехал раньше, дабы взять на себя двойную задачу покупки лодки и
проведения разведывательного пересечения озера.
После нескольких дней ожидания в Дар-эс-Саламе, которое, не
будучи коротким, было менее напряжённым для меня, хотя я и хотел отправиться в Конго
как можно скорее, ночью 20 апреля прибыли первые четырнадцать кубинцев,
четверых из которых мы оставили в столице, поскольку для них ещё не была
закуплена экипировка. По пути к озеру нас сопровождали два шофёра, конголезский
делегат (Чамалесо) и, дабы избежать проблем по дороге, представитель
танзанийской полиции.
С первого же момента мы столкнулись с ситуацией, которая
будет преследовать нас постоянно в ходе борьбы в Конго: полное отсутствие
организации. Это обеспокоило меня, поскольку наши перемещения уже, скорее всего,
были обнаружены империализмом, имевшим своих агентов во всех авиакомпаниях и
аэропортах зоны, не говоря уже о том, что в Дар-эс-Саламе некоторые могли
обратить внимание на покупку весьма странных товаров в необычайных количествах,
таких как рюкзаки, ножи, одеяла и т.д.
Не только конголезская организация была плохая; наша тоже.
Мы ещё не были полностью подготовлены для выполнения задачи оснащения подобной
военной кампании, и добились лишь обеспечения солдат
винтовками и боеприпасами (все были вооружены бельгийскими FAL).
Кабила не приехал и объявил, что, по крайней мере, ещё две
недели он проведёт в Каире, поэтому он не имел возможности обсудить моё место в
конголезской борьбе. Я должен был продолжать своё путешествие инкогнито, и
поэтому не мог обратиться к танзанийскому правительству, прося содействия. Положа
руку на сердце скажу, что эти недостатки не особо беспокоили меня, поскольку я
был заинтересован в участии в борьбе в Конго, и опасался, что мои просьбы вызовут
острую реакцию, и кто-нибудь из конголезцев, или членов дружественного танзанийского
правительства, попросит меня воздержаться от участия в революционной схватке.
Ночью 22 апреля мы прибыли в Кигому после утомительного
путешествия, но лодки ещё не были готовы, и мы должны были оставаться там на
следующий день, ожидая переправы. Тотчас же комиссар региона, который
приветствовал и разместил нас, излил на наши головы поток жалоб. К сожалению, все, казалось, указывает на то,
что многие из его выводов были справедливы; военные командующие зоны, которые
приняли нашу первую разведывательную делегацию, были сейчас в Кигоме и мы констатировали,
что они практически бесконтрольно выдавали бойцам пропуска с фронта в тыл. Этот
городок стал убежищем, куда те, кому повезло, могли приехать, чтобы жить вне
пределов опасностей борьбы. Пагубное влияние Кигомы, с её борделями, ликёром,
и, прежде всего, с её удобствами и духом отступления, никогда не были в
достаточно мере оценены революционным руководством.
Наконец, рано утром 24 апреля мы высадились на конголезскую
землю перед группой удивлённых солдат, неплохо вооружённых, которые, очень торжественно сформировали перед нами почётный караул. Под их охраной мы прошли к одной из
хижин, освобождённой специально для нас.
Первые сообщения, полученные от наших разведчиков, гласили,
что конголезский берег представляет собой равнину 10 миль шириной, а затем
начинаются горы; действительно, озеро являлось узким каньоном, заполненным
водой и со всех сторон окружённым горными цепями. В месте под названием Кибамба располагался
Генеральный Штаб, и практически в десяти шагах от места высадки начался
утомительный подъём, очень тяжёлый для нас, учитывая отсутствие
предварительного обучения.
1. Мойя – кубинский боец, майор Революционных Вооружённых
Сил, член Центрального Комитета Коммунистической Партии Кубы.
2. Чамалесо – член Генерального Штаба восточного фронта в
последнее время; до этого – делегат организации в Танзании