28. Начало конца. Первые аресты и изоляция
Во Франции я договорился с Альбером Спажьяри1 об организации нескольких акций самофинансирования: речь шла, естественно, об ограблениях и кражах. Когда я вернулся в Италию, здесь уже шли первые аресты: некоторые товарищи из организации оказались в тюрьме. Это были первые результаты расследования убийства Витторио Оккорсио.
Многие товарищи думали, что, если их не арестовали сразу же после преступления, их уже не арестуют никогда. Это ужасная ошибка. Прежде всего потому, что судебное расследование и поиск возможных преступников могли длиться годами: всё это производило фальшивое впечатление неизменности и спокойствия. Кроме того, судебные органы вынуждены были преодолевать множество бюрократических барьеров: получение разрешения на прослушку телефона, или же на обыск той или иной квартиры – всё это занимало массу времени. Ты ничего не замечал, не знал, какие шаги предпринимает следствие, что готовил противник. Только когда на твоих запястьях захлопывались наручники, ты начинал думать о том, как ты глубоко ошибся. Для нас единственным средством от возможного ареста было благоразумие, осторожность и мобильность, вводящая в замешательство неповоротливого «врага». Мы не могли себе позволить топтаться на месте. Чтобы спасти всю сеть, нужно было находиться в постоянном движении. Идти осторожно, избегая падений, но идти.
Однажды утром, возвращаясь в Примавалле, я направился по улице Аурелья, чтобы заскочить в дом Пеппе Пульезе. Я хотел поговорить с ним о его поведении, которое в последнее время казалось мне неосмотрительным. Я думал, что он находится в опасности. Имели место быть так же странные акты запугивания, вроде надписей краской на его машине. Я предполагал, что это всё дело рук бандитов из «Национального Авангарда», с которым у Пеппе были серьёзные разногласия. Я остановился перед домом, где он жил, и спросил у торговавшей здесь же продавщицы, видела ли она Пеппе. Она ответила, что нет. Я встревожился. Войдя в подъезд за каким-то синьором, я направился к двери квартиры товарища и постучал. Тишина. Никакого ответа. Спустившись во внутренний дворик, я вскарабкался вверх по газовой трубе. Толкнув пальцем окно, я заглянул внутрь: адская неразбериха, все вещи разбросаны, на полу валяется кобура от пистолета, которую я подарил Пеппе. Пеппе был схвачен, в этом не было никаких сомнений. Вместе с ним в комиссариат отвели и всю его семью, надеясь, что кто-либо из них, охваченный паникой или под давлением, расскажет всё. Но никто из них ничего не рассказал. Потому что никто ничего не знал.
 |
| Пеппе Пульезе |
Я предположил, что арест Пеппе был лишь пробным «забрасыванием сети». Кинувшись на улицу, я добежал до площади Клодио. Через домофон я вызвал на улицу товарища. Я рассказал ему, что случилось с Пеппе для того, чтобы он был настороже. После этого я понесся дальше. Следующей точкой моего «путешествия» был бар, в котором обычно собиралась группа товарищей, и владелец которого являлся нашим соратником2. Подозвав к себе хозяина, я сообщил: «Пошли аресты, предупреди всех». Он был в ужасе: «А что же мне делать с баром?». Меня это не интересовало абсолютно – бар являлся не его собственностью, он был куплен на наши деньги. В крайнем случае, его можно было просто оставить.
Так я носился по Риму: я должен был сообщить всем об опасности, и должен был сделать это быстро.
Между тем, посредством общественного телефона, я разыскивал Джанфранко Ферро. Бесполезно. Его номер не отвечал. Во второй половине дня я отправился к его дому в Тестаччо. Расспросив его соседей, я узнал, что он арестован. Большая, очень большая проблема. Джанфранко и Пеппе были арестованы лишь потому, что полицией в их домах было обнаружено оружие: это был серьёзный повод для задержания и для того, чтобы продолжать расследование в отношении данных лиц. Я очистил свою квартиру от всего незаконного. «Берлога» в Примавалле теперь была не более надёжна, чем мой автомобиль.
Аресты осени 1976 года стали первым мощным ударом по организации. Это было громкое событие, имевшее большое юридическое значение, с точки зрения функциональности – фактически, смертельный удар. Жёсткая и мощная пощёчина. «Политическое Движение Новый Порядок» на практике было практически полностью уничтожено. В тюрьме или в бегах находились практически все, так или иначе связанные со мной: товарищи, которые были звеньями в жёсткой цепи нашей организации. В ходе вооружённой борьбы арест равносилен смерти. Человек, попавший в тюрьму, должен был рассматриваться как погибший, поскольку его более нельзя было использовать никак. Судебный приговор был равносилен последнему гвоздю в крышку гроба, потому что такой товарищ окончательно уходил со сцены.
После «забрасывания сети», я потерял контакты с соратниками, ранее бывшими очень близкими мне. Я был изолирован, остался в одиночестве.
Быть изолированным тому, кто организует и возглавляет вооружённую борьбу, обозначало, что я более не имел сообщений от товарищей (аресты и внимание полиции препятствовали их получению), не было больше «вооружённой команды» (остались лишь «чистые» и несколько «оперативных кадров»), я не имел более контроля над организацией, которая, теперь, существовала только за границей, так как структура в Италии подверглась уничтожению. Это была агония MPON.
Начало конца, и ничего уже нельзя было изменить. Я ничего не мог сделать. Люди, окружавшие меня, не были способны помочь. У меня более не было бассейнов человеческой силы, откуда бы я мог черпать, не было культурных сил, которые бы могли спасти MPON. В тот период я осознавал себя рыбой, которой не хватает воды, и которая пытается плавать в грязи. Люди, привыкшие «болтать», а не делать, и так составлявшие значительное число нашей организации, теперь были в подавляющем большинстве.
Убеждения большинства ординовисти были тверды потому, что никто и никогда не подвергал их испытанию. Не было святилищ, которые нужно было защищать до смерти, потому что они не были построены. Но противник не замечал ничего этого. Или замечал немногое. Он по-прежнему вещал о страшной угрозе, идущей от нас. У нас же, полностью изолированных, не было никакой стратегии. Некоторые особо мудрые синьоры сыпали пустыми примерами деятельности фашистской тайной полиции OVRA или немецких SS в преддверии поражения во Второй Мировой. И предлагали повторить этот опыт. Но всё это не являлось систематизированными стратегиями, поэтому, в конце концов, нас всех обуял ужас от неизбежности тюрьмы и процессов. Враг, тем временем, перекрыл нам воздух. Он отнял у нас возможность черпать резервы. Поэтому фаза вооружённой борьбы закончилась. Мы были не в состоянии восполнить утраты, понесённые из-за арестов. Где мы могли найти нужных людей? В среде спиритуалистов, последователей Эволы? Об этом даже не могло быть и речи. По определению, такие люди нам не подходили. В Итальянском Социальном Движении? Нет. Миссини считали меня сумасшедшим, тащащим товарищей за собой в тюрьму или могилу ради безумных утопий. Для них я был «прокажённым», от которого нужно убегать со всех ног. Так что мне пришлось удовлетворяться теми немногими ординовисти, которые оставались по-прежнему активными.
Наиболее боевые товарищи Перуджи были арестованы благодаря глупости: за угрозы в сторону судьи Ариоти3. Я обратил свой взор на Лигурию. Там было вообще пусто. Тоскана, как и раньше, кишела шпионами, от которых нужно было держаться подальше. Пьемонт был ненадёжен, аналогичная ситуация сложилась в Ломбардии. Венето было наполнено опасными психопатами, имевшими (или способными достать) оружие. Но это были бешеные псы и дикие сумасшедшие, которые мне были не нужны.
Я должен был не просто выжить, но и продолжать действовать. Всё это привело к тому, что и случилось. Мы не были способны маршировать вперёд, после того, как сделали большой качественный скачок назад. В те недели наши прежние ошибки породили другие ошибки. Но нужно было действовать, пусть и ошибаясь, ибо статичность и фатализм в нашей ситуации были равносильны смерти. Хуже всего то, что мы не знали, как действует противник, и какие шаги он предпринимает. У нас не было «глаз», потому что «враг» отобрал у нас те жизненные преимущества, которые мы сумели приобрести.
Для противника кадровой проблемы просто не существовало: полиция наполнялась день ото дня. Перед нами же стояла двойная проблема: как обеспечить тыл, и как обеспечить авангард. Не было тех, кого можно было бы назвать «политическими солдатами». Невозможно было брать первого же попавшегося человека и переделывать его в бойца, в вооружённого оппозиционера, как об этом разглагольствуют многие дилетанты. Поэтому, я неизменно замедлял свой ход по восстановлению структуры, постоянно натыкаясь на те или иные препятствия.
 |
| Серджио Калоре |
«Тибуртини», молодые люди из Тиволи, были представлены мне как «товарищи» абсолютного доверия, люди, на которых можно положиться. Один из них, Серджио Калоре4, был назначен мной политическим комиссаром MPON, хотя его идеологическая линия казалась мне весьма странной и не вызывала доверия. Он был одним из сторонников новой модной идеи, обретшей в конце 70-х большую популярность: идеи странных «альянсов» с нашими политическими соперниками, - с коммунистами и, в первую очередь, с анархистами. Калоре был левым среди правых. Более того, можно было бы назвать его «ультралевым» среди правых. Он являлся полуанархистом, полуспиритуалистом Эволы, впитавшим в себя дефекты обеих школ мысли. Все эти выкрутасы мне не нравились, но нужно было идти вперёд, пусть даже придётся ползти на локтях. Нужно было восстановить организацию, поэтому я пошёл на экспромт, которого в вооружённой борьбе в принципе не должно быть, потому что, рано или поздно, нужно было платить за него политической или физической смертью.
В общем, именно за счёт этих «тибуртини» я и сумел кое-как восстановить структуру. Я, однако, никогда не надеялся на их «веру», на их способность вести вооружённую борьбу. Большинство из них умели только болтать языком. Как я мог положиться на Альдо Тисеи5? Он был семнадцатилетним парнишкой, которого Калоре притащил ко мне, сказав, что «он хорошо стреляет». Видимо, и тот, и другой не соображали, что, для того, чтобы стать «политическим солдатом» недостаточно лишь хорошо стрелять. В вооружённой борьбе психология, настрой, играет важную роль. Не менее важную, чем умение стрелять. В момент опасности, ты должен был чётко знать, что тебе делать, ты должен быть убеждён в правильности своих действий. И только потом ты должен был использовать своё оружие. Поэтому некоторое время спустя, когда нужно было стрелять, эти «товарищи» не стреляли, несмотря на все свои «умения», несмотря на свою «веру», несмотря на присягу верности идеи. Они просто исчезали.
Когда мне нужно было исполнить какую-либо акцию, я взял себе за правило никогда не предупреждать о ней заранее этих людей. Я всё планировал сам и лишь вечером накануне посещал избранного мной товарища, которому говорил: «Завтра нужно кое-что сделать». Они постоянно находили какие-то причины, чтобы отказаться. Извиняясь, они ссылались на девушек, на семью, на учёбу. Я был взбешён этим. «Если ты пойдёшь со мной, возможно, тебя убьёт враг. Если ты не пойдёшь со мной, я совершенно точно тебя убью. Прямо здесь. Прямо сейчас. Ну, что мы будем делать?» Я не заставлял никого и никогда делать выбор в пользу вооружённой борьбы. Они сами избрали этот путь. Для них слова «присяги» были лишь пустым звуком, формальностью, идиотским, и ни к чему не обязывающим, ритуалом. Они не поняли одну важную вещь: верность слову часто является гораздо важнее, нежели страх тюрьмы или смерти.
Вместо того, чтобы заниматься делом, они создавали мифы. И тенденция к созданию мифов была самой опасной, потому что, с одной стороны, она могла привести к презрению как к своей, так и к чужой жизни, а с другой стороны – она способствовала предательству и доносам.
Вот так, потеряв свою структуру, я был вынужден использовать абсолютно никчёмных людей, способных лишь на хвастовство и полное дерьмо. Им не удавалось отделить воображаемое от реального: их суждения представляли собой набор взаимоисключающих параграфов. Намереваясь быть авангардом, они, напротив, были весьма робкими парнями. В конечном итоге, столкнувшись с реальностью, они были полностью деморализованы: они оказались неспособны осуществить план и программу, которые сами же избрали.
1 Альбер Спажьяри – бывший боец Французского Иностранного Легиона, участник войны в Индокитае, близкий к французским неофашистским кругам. Автор знаменитого «ограбления века» в Ницце. В ночь с 16 на 17 июля 1976 года, прорыв длинный ход в подземное хранилище банка «Сосьете Женераль», группа грабителей вынесла из банка золотых слитков и банкнот на общую сумму в шестьдесят миллионов франков. В октябре 1976 года Спажьяри был арестован, но бежал, выпрыгнув через окно, прямо в здании суда. Заочно приговорён к пожизненному заключению, но так и не был пойман никогда. Умер в Австрии в 1989 году.
2 Это Марчелло Сгавикья, осужденный позже за пособничество Конкутелли
3 Альфредо Ариоти был заместителем прокурора Перуджи. 11 июля 1976 года группа товарищей осуществила два выстрела из пистолета в сторону его дома. Арестованы все семь участников данной «акции».
4 Серджио Калоре, уроженец Тиволи, один из первых боевиков группы «Costruiamo l’Azione» Паоло Синьорелли, организованной после ареста Конкутелли. Будучи близким к «Вооружённым Революционным Ячейкам» Валерио Фьораванти, был арестован в 1979 году за многочисленные грабежи. После ареста «покаялся» и стал одним из главных обвинителей на процессах против неофашистского подполья. В октябре 2010 года был убит неизвестными в доме в Гуидонии, недалеко от Рима, жестоким образом: преступники перерезали ему горло.
5 Альдо Тисеи после ареста «раскаялся» и выступал свидетелем обвинения против Конкутелли. Умер в 1988 году от передозировки героином.
