31. Арест
Полиция застала меня в кровати ранним утром 13 февраля 1977 года. Адская неразбериха. Агенты пытались выломать дверь, крича во всю глотку: «Открой! Открой немедленно!». Я проснулся, быстро поднялся и взглянул в окно. С улицы кто-то пустил очередь. Меня спасло лишь бронированное стекло, которое мы загодя установили, опасаясь штурма. Я крикнул: «Не пытайтесь шутить! Я взорву весь дом! У меня тут достаточно взрывчатки и боеприпасов!»
Тем временем я, полусонный, пытался быстренько сформулировать план бегства. Я подумал, что было бы возможным пробить стену с помощью пластида и скрыться сквозь образовавшуюся дыру. Но я не знал, что делать дальше. Если бы за стеной был склад или магазин, то я вполне мог бы уйти. Но если там живёт какая-нибудь семья? Кровавая баня, вот что тогда бы произошло. Единственное, что оставалось – стрелять, убивать и быть убитым, или сдаваться и быть арестованным. И я решил сдаться. Я собрал все документы, хранившиеся в доме, и сжёг их в унитазе, ускоряя процесс с помощью бензина. Туда же я выбросил ключи от машины. Полиция не должна была найти никаких следов. Я сдамся, но, по крайней мере, не потащу за собой товарищей, и никак не помогу «врагу» в судебном расследовании. После этого я открыл дверь. Вошёл полицейский. Держа пистолет в боевом положении, я потребовал, чтобы он позвал соседей, после чего, при свидетелях, я добровольно передал оружие в руки сотрудника правопорядка. После чего я самостоятельно надел наручники. Первым вошёл сержант, а затем ввалились и все остальные, вплоть до Эмилио Сантилло и Альфонсо Ноче, который всё ещё находился в бинтах – «память» о нападении боевиков «Вооружённых Пролетарских Ячеек», пережитом им пятью месяцами ранее.
Полицейские одевали меня, в то время как я по-прежнему был закован в наручники. Одели они меня чёрте как, не заботясь, естественно, о том, как я буду выглядеть. Не на танцы же я собирался, а в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Между тем я беспрестанно шутил: меня поразило какое-то отчаянное веселье, вёл я себя очень уверенно и высокомерно. Тем временем моя квартира заполнялась людьми, сюда прибыли многие высокопоставленные сотрудники полицейского управления, и каждый раз, когда забегал какой-нибудь комиссар, слышалось: «Здесь он…Здесь он…». Начался обыск, было изъято оружие. Умберто Импорта, являвшийся в то время главой Политического Управления Полиции, наставлял своих подчинённых: «Поосторожней с ним, этот Конкутелли хитрая лиса. Мы ищем его уже несколько лет. Запомните, сейчас он думает, что Самсон умрёт со всеми филистимлянами». «Я никакой не Самсон, но вы точно филистимляне» - парировал я.
Умберто Импорта помнил всё: и то, как я ещё мальчишкой протестовал и дрался с красными на римских улицах в шестидесятых, и совсем недавние ужасные вещи. Закованного в наручники, на бронированном автомобиле меня отвезли в Полицейское управление на Виа Сан Витале. Вопрос: «Профессия?». Ответ: «Революционер». Другой вопрос: «Религия?». «Мусульманин» - пошутил я. В тот момент я был уверен, что моё заключение будет длиться недолго. С одной стороны, я уже жалел, что так легко сдался, и был готов к скорому побегу, с другой стороны – был уверен в том, что товарищи, узнав о том, что случилось, тотчас же возьмутся за организацию этого побега. Побег мне казался не очень трудным: полицейские витали в такой атмосфере полного триумфа, что забывали самые элементарные меры предосторожности. Царил беспорядок, и я знал о существовании подземных катакомб под зданием на Виа Сан Витале, откуда бы я мог бежать без проблем. Но никто и не думал заниматься организацией побега: практически все надёжные товарищи были уже арестованы. От задержаний спаслись лишь Серджио Калоре и Альдо Тисеи, на которых положиться я при всём желании не мог.
Вскоре прибыли журналисты, и для них, в другом кабинете Полицейского управления, был приготовлен стол со всем тем, что полиции удалось изъять в моей «берлоге». Пятнадцать пистолетов Р38, несколько револьверов, пулемёты, радиопередатчики, множество взрывчатки. На столе так же было одиннадцать или двенадцать миллионов наличными1, которые Паоло Бьянки привёз из Милана и которые он так же сумел разменять на мелочь. В доме на улице Фораджи полицейские нашли две книги: «Путь киновари» и «Лук и булава» Юлиуса Эволы – это были единственные тексты философа, которые мне нравились. Почему то здесь не было бинокля с функцией ночного видения и ручных гранат: я даже не нашёл их следа ни в одном протоколе ареста.
Перед корреспондентами, делавшими заметки в своих записных книжках, а так же перед камерами RAI, снимавшими меня с почтительного расстояния, я признал себя политическим заключённым.
1 Эти одиннадцать миллионов, обнаруженные на улице Фораджи, являлись частью выкупа, выплаченного за освобождение Эмануэлы Трапани, дочери миланского банкира, захваченной членами банды Валланцаски в конце 1976 года.
