32. Политический заключённый
Я бы убеждён в том, что в тюрьме задержусь не особо надолго. Может быть, восемь, девять месяцев. В самом крайнем случае – год. Никак не больше. Несмотря на приговор к пожизненному заключению, который висел над моей головой, я был уверен, что, так или иначе, мне удастся бежать с помощью товарищей, находившихся на свободе. Оказавшись на воле, я вновь бы продолжил свой путь вооружённой борьбы в подполье.
Бегство из-под стражи не было таким уж невозможным предприятием. Но не в то время, не в феврале 1977 года. Я находился в специальной изолированной тюрьме, куда имели доступ только генерал Карло Альберто делля Кьеза1 и эксперты специального антитеррористического отдела Министерства Внутренних Дел. В первое время Государство действительно было неспособно бороться что с «Красными Бригадами», что с нами. Вся «борьба с терроризмом» зиждилась на теориях слишком рьяных бюрократов. Затем экспромт-идеи различных персонажей посыпались как из рога изобилия: буря в стакане воды подогревала полемику в газетах между теми, кто защищал конституционные права граждан, и теми реакционерами, которые требовали ограничения этих прав, требовали применения смертной казни к «опасными подрывным элементами» и «врагам демократии» вроде меня. Казалось, что огромный слон был дезориентирован и ошеломлён внезапным нападением мыши. Он не соображал, что ему предпринять. В феврале 1977 года я верил в возможность продолжения борьбы. Я был убеждён, что свобода у меня в руках.
Я ошибался.
Впереди были ещё тридцать лет тюрьмы, во время которых я должен был пройти через все стадии заключения, которые существуют в Италии: я сидел и в ужасном концлагере «Форнелли» на Асинаре, в начале восьмидесятых я был гостем «супертюрьмы» «Новара», затем были пять лет «braccetti»…Из года в год я буду «жить» бок о бок с наиболее опасными преступниками Италии, из года в год мой режим дня будет неизменен: душ, обед, прогулки во внутреннем дворике с закоренелыми преступниками…Без возможности апелляции и освобождения. Средства максимальной безопасности: бронированные двери, тройные решётки, лишения права получения корреспонденции и переписки, ограничения прогулок. Ко мне была применёна печально знаменитая специальная статья 90 исправительного кодекса, каравшая тех, кто был повинен в убийстве внутри тюрьмы или попытки бегства с пролитием крови. Долгие года я разговаривал с отцом и матерью через специальное устройство-домофон, будучи закованным в наручники, разделённым толстым пуленепробиваемым стеклом, окружённым людьми в форме. Как в американских фильмах. Я годами не ел свежей пищи. Я ничего не мог приобрести, кроме сигарет и мыла. Я никого не мог видеть. Я не мог смотреть телевизор. Изолированный на месяцы. Часто, в малюсенькой бетонной камере, куда солнце не проникает никогда. Безо всякой надежды. Это были действительно жестокие репрессивные меры. Для Государства мы были «врагами народа», исключительными чудовищами.
В течение моего долгого тюремного заключения, по крайней мере, до половины девяностых годов, я не видел ни одного исправившегося заключённого. Того, кто осознал ценности республиканской конституции и проникся христианским милосердием. Вокруг я видел только зверей в человеческом обличье.
Но я заслуживал того, чтобы быть запертым на всю оставшуюся жизнь. Я совершил самые тяжёлые преступления, и теперь должен был платить за них. У меня нет никаких сомнений на этот счёт теперь, не было никаких сомнений и тогда. Всё было справедливо. Я всегда осознавал неотвратимость наказания. Я прекрасно знал, что тех, кто убивает, тех, кто грабит, тех, кто ворует, в конечном итоге ждёт кара. Но в итоге, вместо искупления вины, установленной судебным расследованием, Государство получало ожесточение. Избиения заключённых в камерах или во время прогулок были обычным делом. Я не думаю, что наша судебная система не осведомлена об этих «развлечениях» тюремных охранников. Зачем топтать те немногие права, которыми наделён арестованный? Всё это приводило к ужасным последствиям, которых можно было бы избежать: тюремные многодневные восстания, убийства охранников, умопомрачительное насилие, осуществлявшееся бывшими «красными» и «чёрными» террористами для того, чтобы политизировать «обычных» заключённых.
Мы, некоторые из нас, продолжали делать в тюрьме то же самое, что мы делали на свободе. Различными способами мы пытались поразить те же самые цели: осложнить как можно больше жизнь «режиму», который, мы в этом были убеждены, стремился сломать и уничтожить нас.
Мы были в пасти зверя. Мы чувствовали дыхание режима, видели его каждый день, каждый час. Это был наш фронт. Самый близкий. Мы видели истинное лицо власти, подлинно жестокий облик демократического режима. Он не считал нас даже за людей. На Асинаре, после прибытия в тюрьму, ты должен был поставить подпись под перечнем изъятых «неразрешённых» предметов, привезённых с собой. Но подписи ставились не на фирменных бланках, и даже не на тетрадных листах, а на обрывках жёлтой тонкой бумаги, использованной для выпечки хлеба. Совершенно естественно, что сразу же после процедуры изъятия, данная квитанция летела в мусорное ведро, а те немногие вещи, которые, возможно, были тебе дороги, пропадали.
Книги для нас были редким явлением. Постоянно нам запрещали выпивать кофе в камере или даже съедать кусочек сыра. Это нарушало режим. И мы, и так бешеные звери, были взбешены таким отношением ещё больше. Ярость копилась в нас и в любой удобный момент готова была выплеснуться наружу: против охраны (я жестоко атаковал тюремщиков при любом удобном случае), против всего того, что олицетворяло Государство в тюрьме. Государство, которое бросило нас гнить всю оставшуюся жизнь в четырёх стенах. Мы разговаривали и обсуждали. Часами мы обсуждали только одну единственную вещь: побег.
1 Генерал Карло Альберто делля Кьеза руководил отделом по борьбе с терроризмом. Затем был направлен на Сицилию для борьбы с мафией. 3 сентября 1982 года был убит в Палермо вместе с женой киллером «Коза Ностры».
