33. В заключении
Между 1977 и 1978 годами я неустанно перемещался из тюрьмы в тюрьму, поэтому сегодня я с большим трудом вспоминаю какие-то детали, имена, события. Перемещение за перемещением, перевод за переводом. Нескончаемое путешествие. Непонятные маршруты, которые могли свести с ума. Причинами моих «поездок», по крайней мере, поначалу, являлись процессы и допросы. Ведь за те три года, что я вёл вооружённую борьбу, наследить я успел по всей Италии.
После ареста на улице Фораджи и первичных допросов, я был направлен в «Реджина Коели», старую римскую тюрьму, располагавшуюся на берегу Тибра. Здесь я пребывал в полной изоляции. Камера без уборной, вместо которой стояло ведро, с матрасом, на котором можно отдохнуть. «Грустной виллой» называли эту камеру заключённые капитолийской тюрьмы. В коридорах имелись большие зарешёченные окна, с горшками георгинов на подоконниках, в каждом углу стоял охранник. Я был в той же одежде, в которой меня и арестовали: без носков, без майки, в рубашке на голое тело. Было холодно – толи потому, что был февраль, толи потому, что в помещении царила влажность. Здесь я ни с кем не встречался. Только однажды прибывший капрал рассказал мне, что по соседству сидит мужик, застреливший Ре Чеккони1. И я, заядлый болельщик «Лацио», невзирая на предупреждения и угрозы капрала, начал орать: «Палач! Палач!». Вечером того же дня явились тюремщики: «Собирайся! Тебя хочет видеть магистрат». Это было уже в половину девятого вечера. В тюрьме это уже была практически ночь. Я шёл по тёмному коридору, не слыша даже шума своих шагов. Полная тишина. Когда я вошёл в комнату, подготовленную для допроса, передо мной предстал Пьерлуиджи Винья, сидевший в компании капитана карабинеров, исполнявшего роль стенографиста, и ещё одного магистрата. После обычных юридических формальностей, я обратился к Винья: «Ну как, нормально справил свадьбу внучки, доктор?». Сначала он улыбнулся, но затем, осознав, что к чему, побледнел. Он понял, что избежал смерти лишь потому, что я был арестован.
Я должен был быть спокойным, выпячивая свою гордость. Делать суровое лицо, психологически теснить их. Винья спросил у меня, где я взял патроны, используемые для убийства Витторио Оккорсио. Они создали целую конспирологическую теорию на этот счёт. Следователи были убеждены, что гильзы, найденные в Риме на улице Джуба и те, которые мы послали в редакцию «Il Messagero», были взяты из той же партии боеприпасов, что использовалась кубинскими антикоммунистами в ходе Вторжения в Заливе Свиней в 1961 году. Полный абсурд. Патроны были произведены одной из крупнейших оружейных корпораций «Smith & Wesson». Но они всё продолжали искать странные связи, невероятные интриги, зловещие союзы.
Двумя днями спустя, пришёл приказ о моём переводе в тюрьму «Вольтерра». Другая дыра, куда свет солнца не попадал никогда. Я называл её «крысодромом». Потому что круглые сутки, по коридорам и камерам, радостно сновали огромные крысы и мыши. Администрация выдала мне комплект тёплой одежды: нижнее бельё, пиджак и брюки красного цвета. Пиджак был, как минимум, на два размера больше. Ненормально огромным. Я попытался весь этот наряд приспособить под себя с помощью ремня, который мне разрешили оставить. Я был смешон. Нечто среднее, между каторжником 19 века и клоуном бедного цирка.
Во время одного из моих путешествий на допросы (я часто ездил в Сан Джиминьяно), я был идентифицирован, как «человек в джинсах и рубашке», предполагаемый организатор похищения банкира Мариано. В следственном управлении, в специальной комнате с бронированным стеклом, нас выстроили в ряд: четырёх полицейских, одетых в гражданское платье, и меня, наряженного в гротескный пиджак. Брат банкира, который передавал мне деньги, и видел меня издалека, в то время как солнце слепило ему глаза, признал меня тем человеком, которому платил выкуп.
Дни проходили за днями: я исчислял их допросами, которые практически всегда проходили вечером. Возможно, магистраты думали, что в восемь или девять часов я буду более усталым и более разговорчивым, я же напротив, после целого дня безделья, заявлялся к ним свежим с просветлённым разумом. Я садился, магистраты задавали мне вопросы. Обычно я ограничивался лишь одним словом или же выдавал лозунг или призыв. Обычная наглость. Во всяком случае, мои слова были абсолютно бесполезны для расследования. Потом приходил Пьерлуиджи Винья (он был главой расследования по убийству Оккорсио). «Синьор Конкутелли, наша последняя встреча осталась без заключения» - сказал он однажды. «Все наши встречи будут такими, доктор. А что вы вообще ожидаете от меня?» - дерзко поинтересовался я. «От вас я ожидаю многого». «Вы напрасно и себя мучаете, и мне не даёте спокойно сидеть» - холодно парировал я. Примерно в таком же духе я вёл диалог со следствием. Я ничего им не говорил. Абсолютно.
«Вольтерра» в ту эпоху была одной из итальянских тюрем максимальной безопасности. Каждый раз, когда я приезжал с очередного допроса, меня сперва изолировали на несколько дней, а уже затем вели в камеру. Я сидел с Лучано Франчи2, Анджело Иццо и другими «товарищами», которые были переведены сюда из тюрьмы «Мурате» во Флоренции после столкновений с заключёнными коммунистами. Выпучив глаза, они рассказывали о тюремных драках. Как всегда, неофашистов было гораздо меньше, чем красных. Всё это казалось им продолжением борьбы, которую они вели на свободе. Я считал их тупицами. Какой толк был в обмене ударами между политическими противниками, запертыми в тюрьме Государства? Никакого. Однако во флорентийской тюрьме два дня продолжались непрерывные драки и попытки коммунистов сломить маленькую группу фашистов. Франчи, Иццо и другие забаррикадировались в маленькой камере, отбиваясь железными деталями кроватей, словно алебардами. Охоту на «фашистов» открыли политизированные заключённые, принадлежавшие к ультралевым и анархистским кругам.
 |
| Анджело Иццо |
В «Вольтерре» я практически всегда был в изоляции. Постоянное наблюдение делало абсолютно невозможным бегство. И, потом, здесь был Анджело Иццо, который постоянно привлекал к себе внимание охраны: он бушевал в коридорах, всегда заканчивая свои «пляски» на полу, закованный в наручники. Очень странный тип: с пустыми глазами, которые часто замирали, глядя в пустоту. Каждый раз, когда он ел, он пачкал себе одежду. Он был шизофреником, параноиком, явно ненормальным. И психиатр был не нужен для того, чтобы понять это. Достаточно было провести с ним час, а то и меньше, чтобы понять, что он психически болен.
Однажды вечером коммунисты начали громко распевать старые гимны Сопротивления: «Развевайся на ветру», «Мёртвые в Реджио Эвилия» и другие песенки. На эти провокации (именно так я интерпретировал данное поведение, хотя позже сами коммунисты говорили, что таким образом они поддерживали свой боевой дух) я прекратил реагировать очень скоро. Ибо, ещё на свободе проблема отношений между «коммунистами» и «фашистами» для меня перестала существовать. В период моей активности «борьба с коммунизмом» являлась раз и навсегда решённым вопросом: мне было наплевать на эту борьбу, я считал это занятие глупым и бессмысленным. Франчи и Иццо напротив, попадались на удочку антикоммунизма.
 |
| Лучано Франчи |
На следующий день мы гуляли. В «Вольтерре» имелся большой внутренний дворик, в углу которого стояла башня с колоколом и пулемётом. Поверх дворика была натянута железная сетка, по периметру которой расхаживал охранник, следивший за всем, что происходит во дворе. Внезапно я услышал крик: красные и политизированные заключённые напали на Франчи. Десяток левых окружили его и начали бить. Инстинктивно я бросился на помощь и одним ударом опрокинул одного из нападавших. Я был готов уже нанести сокрушительный удар ногой ему в голову, но нога повисла в воздухе – я не стал бить этого несчастного идиота. В итоге, на меня накинулось человек пять, которые повалили меня и стали бить с дикими криками. Один из них нанёс мне удар заточкой, сделанной из ложки, или, может быть, из какой-то железной детали кровати. К счастью, тот удар оставил лишь небольшую царапину. Меня спасла кожаная мотоциклетная куртка, которую я приобрёл незадолго до своего ареста, и неумение врага орудовать ножом.
Удары, тем не менее, оставляли синяки. Я был избит до полусмерти. Спина была вся синяя. Мне даже не удавалось встать. Я не мог вообще двигаться. Уже в тюремной камере, мне очень помог Анджело Иццо: он готовил кофе, помогал мне одеваться, поддерживал меня, когда нужно было куда-то идти. Тюремное начальство взволновалось. Но вызванный врач очень быстро поставил диагноз: «Банальная контузия». Через день я был доставлен в больницу «Колле Валь д Эльза», где мне наложили гипс: белый бюст, шедший от шеи до локтя, словно черепаший панцирь. Доктора диагностировали два перелома и несколько трещин в позвонках. Прямо из больницы на автозаке в сопровождении карабинера, который нёс мой рюкзак, я направился в порт, откуда должен был плыть в сторону тюрьмы на острове Порто Адзурро.
1 Лучано Ре Чеккони, футболист «Лацио», был убит в Риме 18 января 1977 года ювелиром Бруно Табокини. Трагическая случайность. Ре Чеккони в сопровождении двух друзей зашёл в ювелирный магазин, и, подняв воротник, пошутил: «Это ограбление!». Ювелир, который несколько дней назад пережил два нападения бандитов подряд, без разговоров застрелил Чеккони.
2 Лучано Франчи, тосканец, член «Национального Революционного Фронта», организации, основанной Марио Тути. Вместе с ним был обвинён в подрыве поезда компании «Италикус» 4 августа 1974 года. После многих лет расследования, Франчи был полностью оправдан.
